Сын Розовой Медведицы
Шрифт:
— В том-то и дело, что Федор Борисович был уверен в таком исходе. Хуги уже при нем фактически был не мальчик, а вполне оформившийся дикий человек. Что же говорить о нем сейчас?
— Да-да, — согласился Сорокин. — Но давай подождем до утра. Неужели науке неизвестны обратные, обнадеживающие факты?
— Нет, неизвестны. Во всяком случае, подобные.
— И все-таки подождем, хотя я понимаю, нам нельзя ошибаться…
В воздухе опять закружились снежинки. Сперва они были редкими. Начавшийся ветер будто донес только горстку хлопьев, сорвав их с белых пиков, донес и развеял над станом. А четверть часа спустя вокруг уже ничего
— Каим, — сказал Ильберс Сагитову, — прикрой Хуги еще кошмой и назначь дежурство, как мы условились.
— Все сделано, селеке.
— Ну спасибо, значит, можно спать.
Но если бы он мог уснуть… Он чувствовал, что изнемогает от усталости, что его тело просит покоя. Но на душе было ужасно скверно.
Ильберс прилег рядом с Сорокиным и укрылся с головой. Сорокин уже тихо посапывал. Сон, наверно, пришел к нему сразу, как только он лег и закрыл глаза. Храпели и остальные. Ильберс попробовал думать об Айгуль. Скоро он вернется в Алма-Ату. Теперь осталось совсем немного. Потом будет свадьба. Он пригласит на нее всех друзей и знакомых. В его дом на правах хозяйки войдет женщина, лучшая женщина на свете. Тогда в жизни будет все: увлекательная научная работа, разнообразный отдых, любовь, какие-то новые устремления. «А что ожидает твоего двоюродного брата, который лежит сейчас связанным?» — не к месту возник вопрос. «Вот еще! — сердито подумал Ильберс. — При чем тут брат? Просто глупо отождествлять наши судьбы…»
Ильберсу стало жарко. Он отбросил полог. На лицо посыпались холодные покалывающие снежинки.
— Тьфу ты дьявол! Да где же сон-то?
Метель в горах разыгрывалась все сильнее. Скрипел в камнях упругий ветер, и сквозь этот скрип долетал откуда-то тягучий одинокий вой красного волка. Костры давно погасли и даже не дымились. На кострищах выросли белые холмики снега. Ильберс полежал, послушал вьюжную ночь и как-то вдруг сразу провалился в ошеломляющую бездну сна.
…Его кто-то долго тряс за плечо. Он слышал, что трясут, просят проснуться, но проснуться не мог.
— Селене, селеке, проснитесь! — тормошили его.
Он с трудом разлепил глаза.
— Что?… Что случилось?
— Селеке, ему плохо.
Над ним стоял Каражай.
— Кому плохо? — все еще не понимал Ильберс.
— Ему. Он мечется. Говорю, ему плохо!..
Сонной одури как не бывало. Ильберс вскочил. Было совсем светло и тихо. Так тихо, что писк комара был бы слышен на расстоянии. Легкая красивая заря, разлившаяся за четкими очертаниями снежных пиков, красила чистое голубеющее небо розовыми полосами. Все вокруг было белым-бело. Только далеко внизу, там, где лежала долина Черной Смерти, вызывающе зеленели луга и лес. Снежные летние бураны не спускаются ниже ореховых лесов.
В лагере все спали непробудным сном.
Ильберс поспешил за Каражаем. На носилках метался Хуги. Одеяло и кошма, которыми его прикрыли, валялись рядом. Связанный пленник конвульсивно дергался, перекатывал голову, как в бреду, бился ею о концы палок. Все тело у него стало каким-то синюшно-матовым.
Первым побуждением Ильберса было разрезать на нем веревки. Конечно же, это случилось из-за нарушения нормального кровообращения. Не очень-то соблюдая осторожность, Ильберс придавил выгибающееся на носилках тело, стал ощупывать петли аркана. В самом деле, их пора было давно ослабить. Он торопливо стал перепускать петли, перевязывать узлы.
— Ну-ну, — приговаривал, — успокойся. Вот теперь лучше. Сейчас все восстановится.
Хуги все еще перекатывал голову. Глаза были широко открыты. В них метался животный страх. Ильберс схватил пригоршню снега, прижал к его лбу.
— Держи ему голову, — сказал он Каражаю. — Сейчас, сейчас все пройдет.
Через некоторое время буйство Хуги действительно прошло. Взгляд прояснился, и в глазах появилось нечто осмысленное, человеческое. Он внимательно поглядел на Ильберса, а потом тихо вздохнул и отвернулся. У Ильберса будто все оборвалось внутри от этого взгляда, и от этого человеческого вздоха, и от того, что Хуги, совсем как сломленный неволей человек, от него отвернулся.
— Селеке, он, кажется, уснул. Я пойду разбужу Айбека, — сказал Каражай негромко. — Идите спать.
— Не надо будить, — ответил Ильберс. — Иди, Каражай. Я теперь все равно не усну. Я подежурю. Иди.
Каражай ушел
Малиновая заря все больше облегала небо. Просыпающийся день гнал от Ильберса ночные страхи и мрачные мысли, навеянные разгулявшейся стихией. Недаром ведь все живое тянется поутру к свету, к теплу, к солнечным лучам. Каждой иголочкой трепещет сосна, пережившая тревожную ночь, каждый лепесток цветка, прибитый морозцем, пытается снова ожить; даже оттаявшая мошка спешит расправить окоченевшие крылья и подняться в воздух. «А пожалуй, Федор Борисович все-таки прав, — подумал Ильберс. — Ведь это были признаки самой настоящей нервной горячки. Петли аркана здесь ни при чем».
Взгляд Ильберса упал на лицо Хуги. Тот смотрел вверх, в небо, и в глазах его была такая тоска, что Ильберсу снова стало не по себе. «А ведь он погибнет, — опять кольнула Ильберса мысль. — Мы едва ли довезем его до Кошпала. Его психика действительно очень ранима. Что же сделать? Как поступить?»
Успокоившееся лицо Хуги опять вдруг задергало тиком, потом снова начались конвульсии. Ильберс кинулся к шалашу, разбудил Сорокина.
— Яков Ильич, давайте принимать решение. У Хуги начинается горячка.
Вдвоем вбежали в вырубку, растерянно остановились перед носилками.
— Это уже второй приступ, — сказал в замешательстве Ильберс. — Что будем делать?
Сорокин опустил голову, отвел от носилок взгляд. Молчал, наверно, с минуту, потом твердо взглянул в глаза своему бывшему ученику.
— Нож есть у тебя?
Рука Ильберса как-то невольно опустилась к сапогу.
— Режь веревки! — глухо сказал Сорокин.
Ильберс, сам поражаясь своему хладнокровию, достал из-за сапога нож и неторопливо полоснул им по петлям аркана — раз, другой и третий. Довольно. От остальных Хуги сам освободится. Попятился, проговорил:
— Уходи. Теперь ты свободен.
Пленник взглянул на них. С минуту смотрел не мигая. Его взгляд постепенно становился осмысленным. Петли перевившихся змей больше не стягивали тело. Он это почувствовал, но не поверил. Все еще боялся пошевелиться. Потом медленно согнул в колене сухую сильную ногу, дернул плечом.
Ильберс и Сорокин попятились еще дальше. Встали у самого края вырубки. Им было видно, как напряглась рука Хуги и освободилась от пут. Потом другая.
Не спуская осмысленного взгляда с людей, которые вдруг почему-то освободили его, он приподнялся и стал срывать с себя перерезанные кольца аркана. Сорвал, бросил и только тогда поднялся во весь свой гигантский рост. На ногах все еще висели обрывки волосяных петель, но они больше не сковывали его движений. Хуги неуверенно шагнул к стене вырубки. И дикое лицо его просветлело. Теперь он уже верил, что для него снова открывалась свобода, воздух, небо, солнце, лес, горы, шелковистые альпийские луга. Могло ли быть что-то лучшее на земле?…