Сын счастья
Шрифт:
Старинные псалмы Петтера Дасса. Моцарт. Рождественские гимны. Веселые танцевальные мелодии. Один раз Дина прервала игру и негромко чертыхнулась по-немецки.
— Бах! — объявила она потом, как будто что-то объясняла.
Мелодия звучала неровно, словно спотыкалась. Но Дина начинала снова и снова. Всхлипывая, точно запертое в клетку животное.
Я искупался в соленой воде и оделся за стеной нашего домика. И все время слышал голос виолончели. Успокоившись и согревшись, я вернулся в дом и начал жарить свинину. Нарезал ее тонкими ломтиками и уложил на сковородке. Чад вытягивало в открытую дверь.
Дина играла, следя за мной глазами. Она была босая, в одной сорочке.
Потом мы молча поели, и она снова стала играть. По-прежнему не одеваясь.
После полудня мне пришлось перевязать ей тряпкой пальцы на левой руке. Кожи на них практически не осталось.
— Мне следовало захватить с собой мой чемоданчик. Мазь…
Она улыбнулась:
— И так зарастет!
Словно это был пароль. А может, испугавшись, что Дина снова предпочтет мне виолончель, я сказал без всякого вступления:
— Есть другая женщина.
— Другая?
— Да. Ее зовут Анна.
— Вот как? — Дина посмотрела на свою повязку.
Конечно, я поступил глупо. Но ничего не поделаешь. Рано или поздно это все равно всплыло бы наружу.
— Понимаешь… Понимаешь… Черт, это все так запутано!
Я попытался засмеяться. Сейчас смех не повредил бы.
— И теперь эта Анна не желает тебя знать, потому что ты стал отцом? — мягко спросила Дина, словно разговаривала с ребенком, стащившим кусочек сахара.
— Анна обручена с Акселем!
— Кто этот Аксель?
— Мой единственный друг. Тот, который ест сырые яйца… Я говорил тебе про него…
Я ждал, что она засмеется. Это было бы уместно. Но Дина не засмеялась. Она сказала:
— Я вижу, ты не терял времени даром!
Мне хотелось провалиться сквозь землю, скрыться где-нибудь в темноте.
— Анна? И что же она собой представляет?
Я попался на крючок и подробно рассказал об обеде у профессора и о том, что Анна ездила в Лондон. Дина кивнула и тут же поставила мне второй мат:
— Выходит, это прекрасная партия! Я сам был виноват.
— Не в этом дело! — воскликнул я. — Господи, Дина…
— Легко любить того, кому много дано. Это я понимаю, — сухо сказала она.
— Дина!
— А что на это скажет Аксель?
— Нетрудно себе представить. Скорей всего он…
Я был не в силах вдаваться в подробности. Да они Дину и не интересовали. Мне не следовало ничего говорить ей. Не следовало впадать в сентиментальность только по той причине, что моя мать вернулась ко мне. Я умолчал о том, что произошло в комнате Акселя. И о том, что Аксель раздобыл денег, чтобы помочь мне поехать в Берлин.
Но вскоре я не выдержал охватившего меня одиночества и прямо спросил:
— Что ты об этом думаешь?
Дина поправила повязки на пальцах. Одну за другой. Сплела пальцы, словно речь шла о жизни и смерти.
— Это как раз то, что не украшает ни одного мужчину, — честно сказала она.
Во всяком случае, это был открытый ход.
— А что говорит Анна? — спросила она немного погодя.
— Не знаю.
— Поинтересуйся. Не исключено, что из вас двоих она хочет получить именно тебя.
— Но что мне делать? Не могу же я застрелить Акселя!
Только встретившись с ней глазами, я понял смысл своих слов.
— Конечно. Но Анна может застрелить Акселя ради тебя, — сказала она.
— Или меня…
— Или тебя, — согласилась Дина.
Она пошевелилась, и ее колени коснулись моих. Я выпрямился, чтобы избежать этого прикосновения.
— Анна так важна для тебя?
— Иногда мне так кажется… Но и Аксель тоже… Дина кивнула:
— Самое плохое в этой истории то, что ты сам не знаешь, чего хочешь. А Карна… Ее ты будешь нести в себе всю жизнь.
Еще один мат. Но никакого совета она мне так и не дала.
Дни и ночи переплелись друг с другом. Потом я вспоминал уже только обрывки разговоров, образы, звуки. Все переплелось, перемешалось, наложилось друг на друга и показывало друг друга с новой стороны.
Во время прогулок по берегу Дина принюхивалась и вздыхала. Иногда она наклонялась и что-нибудь поднимала с земли. Ракушку, щепку, сухой стебелек. Осколок бутылки. Мы почти не говорили. Я думал о Карне.
Когда нам хотелось есть, мы шли к хозяину в его трактир и ели там, беседуя о том, что нас окружало. Однажды я спросил:
— На что ты жила?
Дина продолжала есть. Когда она заговорила, казалось, она обращается к самой себе:
— Все устроилось как-то само собой. Я ведь хорошо считаю. Это меня спасло. Многим нужны люди, которые умеют наводить порядок в цифрах. С такими людьми они чувствуют себя в безопасности.
Она рассказала кое-что о своей жизни. О доме, в котором жила. Об окнах со свинцовыми переплетами в рамах и цветными стеклами, которые сделала у себя в эркере. Такие же, как на веранде в бывшем Доме Дины в Рейнснесе, где потом жили Фома и Стине, подумал я.
О человеке, которому принадлежал этот дом. Они иногда встречались. Он покупал земельные участки, проектировал дома, делал расчеты. Строил. Не только в Германии. Это был очень деловой человек. У него были заказы и во Франции. Она много лет вела его бухгалтерию, часть жалованья она получала в акциях. Они понимали друг друга. Знали, что их не ждут никакие неожиданности. Вместе путешествовали.
— Это с ним ты была в Париже? — спросил я. Она улыбнулась:
— Да. Значит, ты все-таки веришь, что я была в Париже?