Сын счастья
Шрифт:
— Перестань!
— Ты прав, — согласился я. Мы помолчали.
— Понимаешь, я знал ее всю жизнь. Не только эти несколько дней… Понимаешь? — сказал он спокойно. В этом светловолосом человеке была какая-то непонятная покорность. — Значит, она?.. И это кому-нибудь известно?
— Только тебе и мне. Он не шевелился.
— Ты не должен был говорить мне об этом! — сказал он наконец.
— Наверное, ты прав.
— Я не могу позволить, чтобы она исчезла из моей жизни! Не надо меня запугивать! Слышишь? — Покорности в нем уже почти
— Я хотел объяснить…
Он откинул голову с львиной гривой и хлебнул пену, оставшуюся на дне кружки.
— Не езди в Берлин! — попросил я.
— Не будь ребенком!
— Ты знаешь ее всего несколько дней!
— Я всю жизнь ждал именно ее!
— Это ты ребенок, а не я! Неужели ты не понимаешь? — Я не сдавался.
— В таком случае это мое дело! — отрезал он.
— Откажись от нее!
— Ни за что!
— Это безумие!
— Значит, я должен испытать это безумие! Не мешай мне! — Он наклонился ко мне. — Избавь меня от своей морали и от своих правил! Слышишь? Ты не имеешь права даже говорить об этом!
— А как же Анна?
— Вот именно! Я написал ей письмо и пожелал быть счастливой, куда бы она ни поехала.
— Как трогательно с твоей стороны! — насмешливо заметил я.
— Ты так считаешь? — тоже насмешливо спросил он.
Мы были похожи на портовых грузчиков после изнурительного рабочего дня. Наши руки бессильно лежали на столе.
— Я должен сказать тебе одну вещь. Потом делай со мной что хочешь, но я все равно скажу!
— Я готов тебя выслушать. — Он попытался улыбнуться своей прежней улыбкой, но она на меня не подействовала.
— Речь идет об Анне…
— Я все знаю, — перебил он меня.
— Что ты знаешь?
— То, что произошло в моей комнате. В Валькендорфе.
— Она тебе рассказала?
— Нет, в этом не было необходимости. Я нашел свои недокуренные сигары и ее гребень для волос.
Мы помолчали.
— Но ты даже виду не подал, когда мы были в Дюрехавене?! — удивился я.
— Ты так думаешь?
— Черт тебя побери!
— И как тебе это понравилось? — спросил он. Лицо у меня горело.
— Как тебе Анна? — Он не сдавался.
— Не собираюсь говорить с тобой на эту тему, — сипло проговорил я.
— Понятно! Официант! Еще по одной!
Я решил сам ни о чем с ним не заговаривать.
— Ты берешь с собой Анну? — спросил он, усы у него были в пене.
— Нет! Я беру ребенка!
От удивления он открыл рот, на лбу у него появились морщины. Потом он пробормотал, словно про себя:
— Как же так? Ребенок… Что ты будешь делать с ребенком?
— Пожалуйста, Аксель, откажись… Пожалуйста, — молил я его.
В трактир с шумом ввалилась компания грузчиков. Они были при деньгах, и им море было по колено. Я решил больше не отговаривать Акселя.
— Ну что ж. Мне будет недоставать тебя, — сентиментально сказал я. Мой голос был полон ржавчины и запекшейся крови. Ведь он столько лет пролежал в земле на полях сражений
Аксель кивнул. За последние сутки его лицо стало как будто крупнее.
— Помню, как первый раз увидел тебя… Ты с аппетитом поглощал сырые яйца.
Я провел рукой по лицу. Оно было влажное. Тончайшая сеть прожилок, отходы, оставленные кровообращением. Пульс студенческих дней. Песни под деревьями во дворе Регенсен. Наши грешные ночи. Мадам в переулке Педера Мадсена. Мое предательство на его же кровати. Теперь он рассчитался со мной. Мы были квиты.
Мне не хотелось думать о том, чего мы не смогли дать друг другу… Поэтому я сказал:
— Веселое было время!
— Да, играм конец, — пробормотал он и прибавил, помолчав:
— А ты на нее похож. Только не такой красивый.
Я услыхал, как под моим кулаком хрястнул нос Акселя. Он моргнул и ответил мне тем же.
Мои ладони сразу наполнились кровью. Мне было даже приятно. Мы улыбнулись друг другу. Я знал, что всю жизнь буду помнить удар его каменного кулака.
15 августа в старинном календаре матушки Карен было написано: «Сегодня соки деревьев уходят обратно в корни».
Андерс стоял в конторе при лавке и думал, что лето оказалось на диво благодатным. Восточный ветер. Солнце. Он только что вернулся из Бергена, но частица его еще летала где-то между морем и небом.
Его жилетка была расстегнута, ворот рубахи тоже.
В открытую дверь поспешно вошла Ханна. Она уже давно стала в лавке незаменимой. Она сунула Андерсу в руки телеграмму.
— Только что получили с посыльным! — проговорила она и тут же исчезла.
Андерс встал со стула, держа перед собой сложенную телеграмму. Он прищурился. Потом сломал печать и попытался читать. Снова прищурился. Буквы плясали у него перед глазами. Он то подносил телеграмму к глазам, то отодвигал на расстояние вытянутой руки. Потом сдался и взял «стекляшки», как он называл очки. После этого он с благоговением прочитал телеграмму: «Вышли в Берген какую-нибудь женщину. Мне и моей маленькой дочке, оставшейся без матери, нужна помощь. Придем в Берген седьмого сентября, если на то будет милость Божья и позволит погода. Остановимся где обычно. Всего доброго! Вениамин».
Андерс осторожно снова опустился на стул. Чтобы выиграть время, он немного отодвинулся от старой конторки. Разложил все по местам. Спрятал очки в футляр. Положил ногу на ногу. И вдруг громко, по-мальчишески, рассмеялся, выдвинув вперед подбородок. Потом встал и вышел в лавку. Там, широко расставив ноги, он прочитал телеграмму вслух.
Приказчик с цинковым совком в руке замер в белом облаке над ящиком с мукой. Ханна застыла с большими портновскими ножницами. Она собиралась отмерить пять метров полотна для одной женщины с островов. Ножницы упали сквозь сноп вечернего солнца.