Сын шевалье

Зевако Мишель

Он вернулся к перекрестку. Крест в сгущающихся сумерках протянул к нему свои перекладины, словно преграждая путь.

И тут таинственная сила остановила молодого человека. Он поднял глаза и мгновение смотрел на крест. Потом на его лице появилось выражение безысходного отчаяния, из груди вырвалось рыдание, и вдруг он тяжело упал на колени. Сильно ударяя себя в грудь, словно желая разбить свое сердце, он хрипел:

— Жан-Франсуа, Жан-Франсуа! Почему ты радуешься несчастью человека, который пожалел тебя?.. Человека, который протянул тебе спасительную руку, который накормил тебя, когда ты умирал от голода, который ласково говорил с тобой, чтобы ободрить?.. Почему ты радуешься,

Равальяк? Да потому, что ты знаешь, что он любим… а ты, ты — нет! Ты говоришь себе, — нет, ты громко кричишь: «Тебя не полюбят, Жан-Франсуа, ибо ты отлично знаешь, что дни твои сочтены… что палач уже занес руку над тобой. „ Лицемер! Равальяк, ты — лицемер! Ведь в глубине души ты надеешься, что это чудо свершится, что ты будешь любим ею, ты — осужденный, презренный!.. Ты говорил: «Он один достоин любви, потому что он добрый, смелый и благородный. Я ничто перед ним, я уже приговорен к страшной смерти!“ Нет, Равальяк, ты лицемер, ты обманщик, ты лжец, как тот другой, коронованный еретик… Ты завидуешь, Жан-Франсуа, завидуешь своему благодетелю, твое сердце переполнено ядом… И ты осмеливаешься быть судьей?!.

Он стукнулся лбом о камни дороги и воскликнул:

— Господи! Господи! Сжалься надо мной!.. Просвети меня! Защити! Побори демона, который терзает мою душу!

Долгое время он оставался простертым в пыли молясь, рыдая, воя от боли и безумия, но мало-помалу покой сошел на него, он поднялся и пошел в Париж… Сама судьба вела его и указывала ему путь.

Глава 31

СТРАННОЕ ПОВЕДЕНИЕ БЫВШЕГО УЧИТЕЛЯ ФЕХТОВАНИЯ

Покидая маленький дом Кончини, Саэтта спрашивал себя, что ему следует делать.

— Предположим, — говорил он себе, — Жеан по какому-то счастливому стечению обстоятельств, которые мне не известны, сумел ускользнуть… Или же я явился слишком поздно, и Кончини убил его и успел избавиться от трупа. Так что же здесь произошло? Если Жеан жив, он вернется к себе. Итак, я должен ждать его там. А если Кончини украл у меня месть… — он заскрежетал зубами, — то синьора может готовить себе вдовьи одеяния.

Приняв решение, он торопливо направился к дому Жеана и скрылся за дверью.

Эскаргас не терял его из виду. Когда же он увидел, как Саэтта входит в дом командира, он счел свою миссию выполненной и во весь дух помчался к постоялому двору «Паспарту».

Жеан никогда не затруднялся запирать дверь на ключ. После того, как пара грубых ударов остались без ответа, Саэтта толкнул дверь и вошел в комнату.

Здесь почти не было мебели, кроме простого стола, двух стульев, сундука, служившего одновременно буфетом, узкой кушетки и — наиболее роскошной детали этой скудной обстановки — большого кресла во вполне приличном состоянии. На камине располагалась кое-какая кухонная утварь: котелок, вертел, чайник, свидетельствовавшие о том, что хозяин дома в случае необходимости готовил пищу собственноручно. Это бывало в те дни, когда слишком тощий кошелек не пускал Жеана в кабачок. Юноша даже не без гордости хвастался, что не знает себе равных в переворачивании яичницы. (Несмотря на кажущуюся легкость, это процесс не так прост, как вы думаете.)

Саэтта был голоден. Он раскрыл сундук-буфет, но не нашел там ничего съестного. Разве что несколько бутылок вина показались ему достойными внимания. Он взял одну из них, уселся в кресло и принялся терпеливо ждать, потихоньку отпивая из бокала.

Стемнело, но он не стал зажигать света. В темноте ему лучше мечталось. Девять часов пробило на Сен-Жермен-л'Оксеруа, когда он услышал на лестнице шаги, которые тут же узнал. Улыбка осветила его грубую физиономию, и он с радостью воскликнул:

— Это

Жеан!

В нетерпении он даже выбежал на лестницу и, свесившись в темноту, спросил:

— Это ты, сын мой?

— Да, — коротко ответил голос.

Это и в самом деле был Жеан. Удар, который он получил, когда узнал об исчезновении Бертиль, совершенно оглушил его. К счастью, он принадлежал к тем натурам, которых несчастье заставляет собрать все силы, а не убивает. То есть, он был по натуре настоящий борец, и сражение было частью его естества, причем в сражении он не терял хладнокровия.

Пардальян, который весь вечер тайком наблюдал за сыном, видел, что он великолепно владеет собой. Он только сильно побледнел, а его прекрасные черные глаза, унаследованные от матери, лихорадочно блестели.

Тщательно расспросив мажордома, Пардальян и Жеан узнали очень немногое: Бертиль ушла со старой крестьянкой, с которой у нее состоялся секретный разговор.

Кто была эта старуха? Что она сказала девушке? Куда она ее повела? Эти вопросы остались без ответа. Пардальян, который слышал, как Галигаи уверяла, будто девушка похищена, сказал себе, что мегера подослана женой Кончини. Большего он, к сожалению, не знал.

Он не знал также, что Леонора лгала, рассказывая о том, что епископ Люсонский в свою очередь приписывал себе. Но Ришелье в этом деле всего лишь следовал указаниям отца Жозефа, так что он тоже солгал.

Нам же стоит вспомнить, что брат Парфе Гулар как будто случайно оказался на пути Мари-Анж и Бертиль, чтобы понять, откуда был направлен удар.

Все это было несколько сложно, и Пардальян, конечно же, не мог догадаться об истине. Правда, какое-то мгновение он спрашивал себя, не следует ли рассказать Жеану то, что он слышал насчет Бертиль. Однако он подумал, что это завело бы дальше, чем хотелось бы, и отказался от этой мысли.

Тем не менее, шевалье твердо решил выяснить, что произошло с девушкой. Он считал, что бедняжку преследуют только из-за документов, которые, как было известно, находились в ее распоряжении. И так как эти бумаги принадлежали ему и весьма его интересовали, то, исходя из своей непостижимой логики, он и решил, будто является первопричиной этих преследований. Поэтому, как считал Пардальян, он и должен был исправить причиненное зло.

Поскольку Бертиль обещала вернуться к вечеру, Жеан не хотел покидать дом герцога д'Андильи до тех пор, пока не наступит ночь, Пардальян был уверен, что она не вернется, но терпеливо ждал вместе с сыном.

Жеан вынужден был смириться с очевидным, и они ушли. По улице Жеан шагал молча, сжав зубы. Так, не обменявшись ни словом, они добрались до постоялого двора «Паспарту».

На постоялом дворе они нашли Эскаргаса, Гренгая и Карканя, терпеливо их ожидавших и убивавших время игрой в кости. Еще трое храбрецов баловались вином, причем очень и очень усердно.

— Ну что, — спросил Жеан, — кто-нибудь пришел? Кто?

Эскаргас, к которому относились эти слова, был уверен, что не выяснил ничего интересного, поэтому ответил мрачно и неохотно:

— Пришел ли кто? Еще бы! Ваш отец, вот кто!

Услышав такое, Жеан нахмурился и искоса посмотрел на Пардальяна. Не заметив в нем никакой перемены, он задал еще один вопрос:

— Куда он потом пошел?

— К вам домой, — ответил Эскаргас. И наивно добавил: — Он волнуется… И его можно понять.

Жеан вздрогнул, на мгновение его взгляд затуманился. Он наклонил голову, словно желая собрать разбегающиеся мысли, и обернулся к Пардальяну. Шевалье, разумеется, все слышал и заметил задумчивость молодого человека. На немой вопрос Жеана он ответил вопросом же, будто сомнение закралось и к нему в мысли: