Сын шевалье
Шрифт:
Если министр и был удивлен, то он не подай виду. Он знал Пардальяна и понимал, что это не тот человек, который стал бы заставлять его терять время на пустую болтовню. Смутное беспокойство, уже ранее овладевшее министром, теперь только усилилось.
Но он знал также и то, что Пардальян выскажется до конца не раньше, чем сочтет момент подходящим, поэтому он только кивнул и спросил:
— Что бы вы хотели узнать?
— Все, черт возьми! Все, что происходит в Париже! — воскликнул Пардальян и тут же уточнил: — Расскажите мне о короле… о королеве…
Сюлли, нахмурясь, объяснил, что король всячески оттягивает эту церемонию, невзирая на настойчивые просьбы супруги.
Пардальян слушал министра, облокотившись об огромный письменный стол, заваленный бумагами. Внезапно его взгляд упал на листок, почти полностью скрытый каким-то досье. Внимание шевалье привлекли три слова и подпись: «Сокровище, десять миллионов, Гвидо Лупини».
Пардальян, продолжая внимательно слушать рассуждения Сюлли, подумал о том, что именно этот Гвидо Лупини войдет в кабинет после его, Пардальяна, ухода. И помимо его воли, ему на память пришел этот человек, который одно время очень занимал его. Он подумал, что этот Лупини скорее всего обратился к всесильному Сюлли с просьбой об аудиенции.
У Пардальяна всегда был изумительно острый ум. Эти три слова — «сокровище, десять миллионов» — могли относиться к тысяче разных предметов. Имя Гвидо Лупини могло принадлежать любому из тех, кто ждал своей очереди в приемной министра.
Однако человек, которого Пардальян недавно толкнул, заставил его вспомнить нечто, давно и прочно забытое. Он заметил у незнакомца итальянский акцент и, игнорируя респектабельную внешность этого человека, подумал, что перед ним — не дворянин. И вдобавок эти слова о сокровище и десяти миллионах: шевалье собственными ушами слышал, как их произносили Кончини и его жена — кстати, тоже итальянцы. Эти же слова мелькали в бумагах, которые он просматривал накануне у себя в комнате.
Все это мгновенно промелькнуло у него в голове, и его мозг, «подобно молнии, осветила мысль: „Держу пари, что этот Лупини — тот самый человек, которого я толкнул и который мне кого-то очень напоминает! Держу пари, что эти десять миллионов принадлежат моему сыну!“ И тут же последовал неизбежный вывод: «Я должен выяснить, что этот Лупини хочет от господина де Сюлли. «
Эти мысли еще не сформировались окончательно в его голове, а он уже изучал кабинет, в котором находился, и искал. Что именно? Бог его знает. Он искал — вот и все.
Нам потребовалось несколько минут, чтобы растолковать все это читателю, Пардальян же оценил ситуацию мгновенно. Он продолжал мирно беседовать с Сюлли, никак не выдавая охватившую его бурю чувств.
— Королева, — сказал он в ответ на рассуждения министра, — королева опять будет настаивать, причем более, чем когда-либо прежде.
— Почему вы так думаете? Вам что-нибудь известно? — спросил Сюлли, глядя на него в упор.
— Да нет, — с невинным видом ответил Пардальян. — Это просто мое предположение.
И
— Нет ли какого-нибудь пророчества, неприятного для короля, которое связано с коронацией королевы?
— Есть, — неохотно признал Сюлли, пожимая плечами. — Хотя, по-моему, король волнуется и придает этим глупостям слишком большое значение. Однако, я могу вам сказать, что именно это предсказание объясняет нежелание короля уступить королеве.
Пардальян в свою очередь в упор поглядел на собеседника и, внезапно посерьезнев, произнес:
— Государь прав.
Сюлли вздрогнул.
— Вы верите в подобные предсказания? — проговорил он, не пытаясь скрыть своего беспокойства.
— Вообще-то, по натуре я скептик, но этому предсказанию я отчего-то верю.
И Пардальян подкрепил свои слова самым выразительным взглядом.
Сюлли слегка побледнел. Он наклонился к шевалье и понизил голос:
— Ради Бога, милостивый государь, говорите! Вам что-то известно.
— Черт возьми, сударь, я же уже сказал, что ровным счетом ничего не знаю… Знаю только, что король после некой грандиозной церемонии — например, после коронации королевы, — будет убит прямо в своей карете… Заметьте, однако, что я просто повторяю предсказание.
На этот раз Сюлли все понял. Его бледность стала мертвенной. Сдавленным голосом он сказал:
— И вы думаете, что королева…
— Ради Бога, мой дорогой господин де Сюлли, — перебил его Пардальян, — не приписывайте мне того, чего у меня и в мыслях пет… Королева — женщина, упрямая кокетка. Она видит в этой церемонии повод показаться в роскошном наряде. И она требует коронации во что бы то ни стало, не слишком беспокоясь о возможных последствиях. И вообще — Ее Величество, конечно же, не знает, что в предсказании речь идет именно о церемонии ее коронации.
Сюлли стремительно встал. Пардальян взял его за руку и спокойно спросил:
— Куда вы идете, сударь?
— К королю! Сказать ему…
— Прекрасная мысль! — сказал Пардальян, пожимая плечами. — Эх, черт возьми! Да если бы я хотел обеспокоить этим короля, я бы не пришел к вам!..
— Верно, очень верно! — пробормотал Сюлли, тяжело падая в кресло.
— Кроме того, сударь, — все также бесстрастно продолжал Пардальян, — зачем так пугаться? Во дворце королю ничто не грозит. Я же вам сказал, что он будет убит только после церемонии, а до тех пор может спать совершенно спокойно.
— Вы опять правы, сударь, — сказал Сюлли, снова овладев собой. — И все же вы утверждаете, что король скоро погибнет?
— Разве я это утверждал? — произнес Пардальян, снова напустив на себя наивный вид. — Я говорил только о предсказании.
Сюлли не настаивал. Он знал Пардальяна и понимал, что из него не вытянешь ничего, чего бы он сам не хотел сказать. Итак, он принял к сведению слова шевалье.
— Черт возьми! — сказал он. — Я посоветую королю окончательно отказать королеве.
Говоря так, Сюлли смотрел на Пардальяна, словно спрашивая его мнения.