Сын
Шрифт:
Но на самом-то деле подолгу он не залеживался. И в нужный момент всегда был на ногах. Если, к примеру, надо было пристрелить змею, пытавшуюся укрыться в прохладе под крыльцом. Когда-нибудь мы будем наконец жить в доме без этого чертова земляного двора, ворчала бабушка. Вот тогда-то нас и покусают змеи, парировал Полковник.
Если Джинни крутилась неподалеку, Полковник посылал ее за льдом. Или за мятой — рядом с водяными резервуарами он специально посадил полянку. Без джулепа старик жить не мог. Она старательно толкла мяту в стакане, насыпала три ложечки сахара и наполняла стакан кубиками льда. Иногда, прежде чем добавить виски, Полковник позволял ей пососать сладкую мятную льдинку.
Когда было не слишком
Иногда казалось, что он просто дразнит ее и выдумывает все эти чудеса, но потом они шли дальше и находили доказательства, настоящие сокровища: выбеленный солнцем череп опоссума, обломок оленьего рога, разноцветное перо овсянки. Полковник брел очень медленно, часто останавливался и отдыхал, опираясь на ее плечо. Когда они находили змеиную нору, он посылал ее домой за керосином, если, конечно, земля была не слишком сухой, но чаще всего бывало сухо. Иногда, остановившись передохнуть, он просил ее вытащить колючку из мозолистой пожелтевшей стопы. Полковник не носил ботинок, уже не мог удержать равновесия в них. Из обуви он признавал только индейские мокасины. Индейцы — настоящие индейцы из резервации в Оклахоме — привозили ему разные штуки, а когда они уезжали, Полковник становился очень печальным и на вопросы ее отца отвечал коротко и грубо, да и вообще почти ни с кем не разговаривал. Джинни была его любимицей, это все знали, и хотя отец делал вид, что ему это безразлично, она-то видела, что он ревнует.
В те дни, когда Полковник был занят, а ей уроков не задали, Джинни приводила с пастбища молочных коров и доила их. Она вдыхала их теплый запах, слушала, как струя молока льется в ведро: сначала тоненький металлический звон, потом мягкое уютное журчание, когда ведро наполняется. Братья терпеть не могли эту работу — настоящему вакеро не подобает сидеть у коровьей задницы, уворачиваясь от вонючего хвоста, — но ей нравилось видеть, какое облегчение испытывает животное, нравилось играть со струйками молока, направляя их на стенки ведра. Не совсем музыка, конечно, но довольно похоже. Молоко уносили в кухню, процеживали и либо ставили на холод, либо отстаивали сливки. Прислуге позволялось брать сколько угодно снятого молока, но все остальное доставалось домашним. Молока у них всегда было вдоволь и даже больше, чем нужно, и частенько братья относили в хижины вакерос целые ведра простокваши. Да, потом ей этого не хватало — простокваши с коричневым сахаром и фруктами. Когда появилась пастеризация, стали говорить, что скисшее молоко вредно, хотя Джинни всю жизнь ела его с удовольствием.
Если она не занималась коровами, то ухаживала за телятами; вообще-то это тоже было обязанностью братьев, но они редко вспоминали о ней. Осиротевшего теленка отводили в загон у дома. Джинни привязывала корову к забору, а потом брызгала молоком теленку на голову. Корова чуяла свой запах и подпускала теленка к вымени. Получалось не с первой попытки, и Джинни приходилось быть терпеливой, иногда процесс занимал несколько дней. На деньги, полагавшиеся за возню с телятами, Клинт и Пол покупали себе лошадей; что с деньгами делал Джонас, никто не знал. Она же отдавала свой заработок на хранение отцу, а когда ей исполнилось двенадцать, открыла счет в Сан-Антонио, положив туда около десяти тысяч долларов.
Другим ее любимым местом, кроме террасы рядом с Полковником, был старый дом Гарсия. Хотя все Гарсия давным-давно сгинули, поместье по-прежнему называли каса майор. Джинни с самого детства знала, что с ними произошло.
— У Педро Гарсия не было сыновей, чтобы работать на ранчо, — рассказывал отец, — а его дочери вышли замуж за дурных людей, которые разорили Педро. Эти парни воровали наш скот, а потом подстрелили
— И тогда мы пошли и перебили их всех.
— Нет, это техасские рейнджеры, они хотели поговорить с Гарсия, а мы поехали вместе с ними. Но Гарсия открыли огонь.
В представлении Джинни на свете не было людей значительнее техасских рейнджеров.
— Я рада, что их всех убили. — По ее мнению, Гарсия точно заслужили свою участь.
— Они были хорошими людьми, просто им не повезло, — сказал отец. И добавил: — Бывает, что и с хорошими людьми случается беда.
Дочери — вот единственная беда, которая может случиться с человеком. Однажды она подслушала, как отец говорил репортеру на праздновании столетия Полковника: «Сначала молишься о рождении сыновей, потом — чтобы найти нефть. Взгляните на Миллеров из Карризо, у них было восемьдесят участков, но некому передать дело, одни бабы, не наследники, а мусор».
Она поднялась к себе и не стала спускаться к ужину, сказавшись больной. И с тех пор не возмущалась, если Полковник дурно говорил о ее отце.
Поместье Гарсия, одно из первых поселений в этих краях, построенное в 1760-е, стояло на холме над долиной Нуэсес, и даже в самые засушливые годы источник, снабжавший его водой, не иссякал. Главный дом, напоминавший небольшой замок, был построен из тяжелых каменных блоков. Рядом возвышалась сторожевая башня высотой почти сорок футов, а длинные узкие окна каса майор походили на бойницы. В стенах было множество и настоящих бойниц, принесших гибель варварам-индейцам, рискнувшим напасть на усадьбу.
Сквозь давно провалившуюся крышу проросли мескиты и акация, молодые дубки и стволы каркаса уже поднялись выше стен. Снаружи каса майор теперь выглядел как окруженный каменной оградой сад, тихое и уютное местечко. Но внутри из грязного пола торчали острые щепы и ржавые гвозди, не говоря уж о колючках акации. Джинни не разрешали заходить внутрь, но она все равно пробиралась туда и карабкалась на башню. Цепляясь за обгоревшие стропила и колючий кустарник, можно было добраться до каменной винтовой лестницы внутри башни, правда, площадок между этажами не сохранилось. Стоя на узкой верхней ступеньке, она любила смотреть на поля, спускавшиеся к Нуэсес, а потом оглядывалась назад, где стоял ее дом, а еще дальше за ним — МакКаллоу-Спрингс, с двух— и трехэтажными домами и большим каменным зданием банка. Когда Полковник приехал сюда, он жил в хакале, потом в деревянном доме. После смерти жены Полковника тот дом сгорел, и Полковник построил новый, каменный.
Приходилось щуриться, чтобы не замечать работников, копошившихся на полях у реки, словно муравьи, поэтому она отворачивалась и старалась увидеть эту землю такой, какой та была прежде. Рай для бедняков — как говорил Полковник. Но интереснее всего было воображать себя принцессой, руки которой добиваются сыновья всех окрестных асендадос [66] ; их было бы семеро, и ей все они были бы безразличны, и она заперлась бы в башне, отказываясь от еды, до той поры, пока один из претендентов, самый бедный и невзрачный, не оказался бы вдруг принцем, и они сразу уплыли бы вместе в Испанию, где восхитительно прохладно, а слуги кормили бы ее всякими вкусностями.
66
Владелец поместья, землевладелец (исп.).
А еще она воображала себя миссис Розали Эванс, англичанкой, про которую рассказывал отец. Всего несколько лет назад она забаррикадировалась в башне, похожей на эту, и погибла во имя демократии, отстреливаясь от мексиканских коммунистов, которые пришли захватить ее земли.
Когда ноги уставали (ступени были уж очень узкие, а за спиной провал высотой в четыре этажа), а глаза начинали слезиться от яркого солнца, она спускалась обратно, стаскивала с себя одежду и залезала в ручей — лучшее из того, чем владели Гарсия. Вакерос объезжали каса майор далеко стороной, и она была уверена, что никто ее тут не увидит.