Сын
Шрифт:
Тошавей и Писон. Я даже не слышал, как они подъехали.
— Ку’е тсасимапе [61] , — кивнул на делавара Тошавей.
— И поторопись, — добавил Писон. — Пока он не умер.
Делавар лежал на боку, пришлось перекатить его на живот. Поставив ногу ему на спину, я сгреб волосы в пучок; он поднял было руку, протестуя, но я решительно полоснул ножом, делая круговой разрез. Делавар при этом непрерывно хлопал меня по руке.
— А теперь отрывай, — приказал Писон. — Одним махом.
61
Сдирай,
Скальп оторвался с хрустом, как сухая ветка, и делавар затих. Отойдя на несколько ярдов, я обернулся. Этот окровавленный кусок мог быть чем угодно — мясом бизона или телячьей шкурой. Солнце всходило, нога начинала саднить: я порезался своей собственной стрелой, которая торчала из спины делавара. Он испустил последний злобный стон, а я вдруг почувствовал себя заново рожденным. Я смотрел на тело, распростертое на земле, утыканное моими стрелами, на траву, залитую его кровью, и словно откровение снизошло на меня: я почувствовал себя так, будто избран самим Господом. Я подбежал к Тошавею и Писону и обнял сразу обоих, не в силах справиться с чувствами.
— Чертов бледнолицый малыш, — ухмыльнулся Писон. И обернулся к Тошавею: — Похоже, я должен тебе лошадь.
Мы вернулись, захватив восемь скальпов, и был большой танец, но еще прежде Писон поведал историю о том, как я в одиночку гнался за делаваром, вооруженный одним луком, как настоящий воин команчей, а всем известна, напомнил Писон, невиданная ловкость Тиэтети в стрельбе из лука. На этом месте грянул общий хохот, и я даже немножко обиделся. Нет, это не смешно, продолжал он, с Тиэтети сражался не какой-то жалкий Неме Теека [62] , а настоящий воин, а Тиэтети не умеет стрелять с лошади. Его могли убить выстрелом прямо в сердце, и лишь чудо остановило стрелу. Теперь ясно, каков наш Тиэтети?
62
Недочеловек (ком.).
Остаток ночи лекарь, который очищал меня от оспы, рассказывал всем и каждому, что стрелу остановила волшебная медвежья мазь, которую он мне дал, но никто ему не верил. Делавар был тяжело ранен, у него пуля застряла в легком, потом конь сбросил его на каменистую землю, но догони я его минут на пять раньше, и он с легкостью всадил бы в меня стрелу до самого позвоночника. Даже умирая, он сумел бы убить меня, если бы не перевязь из плотной кожи бизона. Но к окончанию праздника все эти детали уже не имели значения, в этом и заключался смысл танца со скальпами — мы Избранный Народ, мы бессмертны, наша слава вечна, и наши имена будут потрясать вселенную, даже когда все мы исчезнем с лица земли.
Ночью я внезапно открыл глаза. Я лежал во дворе нашего старого дома, надо мной стоял какой-то индеец. Я видел, как стрелы вонзаются в тело, но не верил своим глазам; я припомнил, что сильно ударился головой, видимо, меня контузило. Юный воин команч на кого-то похож, и, всматриваясь, я начал узнавать его лицо.
Наутро я все еще чувствовал дырки от стрел. Солнце ярко светило прямо через открытый полог типи, Неекару и Эскуте курили у входа. Я вышел, присел рядом с ними. Подбежали
— Хватит тебе с ними возиться, — сказал он.
Эскуте велел матери принести нам поесть — сладкие пирожки с плодами боярышника; ягоды растирали с салом и обжаривали над огнем. Мы с Неекару поблагодарили, Эскуте молча взял свою порцию и принялся за еду. Поймав мой взгляд, он пояснил:
— Мы охотимся, воюем, нас могут убить в любой момент. Уезжая, мы не знаем, вернемся ли к племени. И все это знают. Половина наших воинов не доживает до своей сороковой зимы.
Пришел Жирный Волк, старший сын Тошавея, и с ним его жена.
— Так это и есть знаменитый маленький бледнолицый?
— Ты стал мужчиной, Тиэтети, — сказал Эскуте. — Уверен, Жирный Волк ценит твое уважение, но не стоит прятать глаза.
Жирный Волк крепко ухватил меня за подбородок, потрепал дружески.
— Не слушай моего придурковатого братца. Он вечно бесится, встречаясь со мной. Это Жуткая Лентяйка, — продолжил он, показывая пальцем себе за спину. — Ты, конечно, видел ее раньше, но раз уж ты теперь настоящий мужчина, можешь поболтать с ней. И обрати внимание на ее, к сожалению, мягкие ручки.
Жуткая Лентяйка, молча стоявшая за спиной мужа, улыбнулась и махнула ладошкой. Я не видел индианки красивее — лет двадцати, бархатная кожа, блестящие волосы, идеальная фигурка; все вокруг открыто сокрушались, что такая красота будет испорчена после рождения детей. Ее отец просил за нее пятьдесят лошадей, просто безумная цена для Тошавея, но он неприлично баловал своих сыновей — достаточно пожить хоть пару дней рядом с Эскуте, чтобы это заметить, — отдал за невесту целый табун, и свадьба состоялась.
Жирный Волк ростом не уступал брату, но хотя лицо его все еще было молодо, фигуру портило солидное брюшко, а руки стали дряблыми и иссохшими, почти как у старика. Так мог бы выглядеть Тошавей, если бы перестал охотиться и сражаться с врагами. Я постарался как можно более равнодушно кивнуть Жуткой Лентяйке.
Жирный Волк, приподняв повязку, рассмотрел мои раны — порезы все еще сочились кровью.
— Дьявол меня побери, — пробормотал он. — Никогда в жизни не видел такого на теле живого человека. — Удивленно разглядывая меня с ног до головы, он заключил: — Отец много говорил о тебе, но он вообще добряк, и мы думали, что ты ему просто очень понравился. Теперь я вижу, что он был прав. Это не шутка. — Он обнял меня за плечи; очень чувствительный для индейца. — Если тебе что-нибудь понадобится, сразу приходи ко мне. И не болтайся все время с моим братцем, он противный маленький засранец.
И ушел, уводя с собой красавицу-жену.
— Жирный ублюдок, — буркнул тот самый брат, когда они уже не могли его расслышать.
— Эскуте надеялся, что Жирный Волк отправит жену к нему, но до сих пор Жирный Волк не собирался ни с кем делиться.
— У меня полно своих таи’и [63] . Мне не нужны подачки толстяка. — Эскуте покосился на Неекару. — Но с другой стороны, ты…
— Мне хватает своих.
— Ага, старух.
— Вроде твоей матери.
63
Здесь «дырка, подстилка» (ком.).