Сын
Шрифт:
Платова. Его нет. Он ушел на работу. К товарищу Головоногову.
Померанцев. К Головоногову? Зачем? Он же отказался от поездки.
Платова. Нет, он от поездки не отказывался.
Померанцев. Как — не отказывался?!
Платова. Он дал согласие.
Померанцев. Но вчера Головоногов сказал, что Платов не едет по семейным обстоятельствам, и предложил мне командировку!
Платова. Вам?
Померанцев. Да.
Платова. Тут я ничего не могу сказать.
Померанцев.
Платова. Могу только повторить — Алексей от поездки не отказывался.
Померанцев. Не понимаю только, зачем Головоногову обманывать меня? Я никогда в жизни не подставил бы ножку Алексею. С какой стати?
Платова. Алексею и здесь неплохо. Он не так уж и рвется туда.
Померанцев. Это я понимаю... Но зачем обманывать меня, его? Мы же не дети?!
Платова. У меня к вам просьба — не говорите Алексею.
Померанцев. А зачем я буду ему говорить? Я просто не поеду — и все.
Платова. Дело ваше, но, по-моему, отказываться не следует.
Померанцев. Тут, вы извините, я не понимаю! Он не отказывался, и мне не надо? А нужен один...
Платова. Мало ли что... Вдруг по здоровью не пройдет?
Померанцев. Врачи Алексея пропустили. Вполне годен для работы в тропиках. Я не могу следовать вашему совету. До свидания.
Еще за занавесом слышна мелодия песни «Развевайся, чубчик кучерявый». Поднимается занавес. Стол возле дома Михаила Платова на целине. У стола поет и играет на гармошке Камарчук. На столе — водка, закуска. Под фонарным столбом сидит на скамейке Платов с письмом в руке. Скрестив руки на груди, стоит вторая жена Платова Ольга.
Камарчук (оторвался от гармошки). Родственник, что ли, объявился, Миша?
Платов. Да вроде...
Камарчук. А ты говорил, родни у тебя нет?
Платов. А кто его знает... Родня, знаешь, какая штука. Нету, а потом объявится... Разыщет.
Камарчук. Верно. (Поет «Чубчик». Потом.) Я тебе скажу, сбежал я от родни. Жил на берегу Азовского моря, возле Мелитополя... Хатка была, конечно... Огородик... Но климат, понимаешь, курортный. С мая по сентябрь — родня вся до меня съезжалась. Что за год заработаю — за четыре месяца съедят, как та саранча. У всех отпуск. У школьников каникулы, у студентов каникулы. А тут, как назло, песочек белоснежный под ногами. Гляжу и вижу, из-за этой родни медленно, но верно в люмнена превращаюсь. Никаких накоплений. Каждый приезжает, привезет пол-литра и считает — откупился на полный срок. Оно, конечно, пол-литра тоже стоит, но закуска еще больше, тем более на все лето... И решил я сюда податься, а жена наотрез, у нее принцип, не поеду, говорит... С чего это я от тепла на целину подаваться буду, говорит. (Поднимает к глазам пустую бутылку.)
Платов (Ольге). Есть там у нас еще?
Ольга. Осталась одна бутылка.
Платов. Сообрази.
Ольга подает Камарчуку бутылку.
Камарчук. Мерси, Оленька... (Открывая ножом бутылку.) Я больших опустошений вам не совершу. Просил ваш супруг рюмку разделить.
Ольга. Пейте.
Платов. С тобой теплее, Степа, живется.
Камарчук. Выпьем, что ли, очищенной от всяческих сравнений? Вы, Оленька?
Ольга. Мне не надо. Вам больше достанется.
Платов. Бывай.
Камарчук (пьет). И придумал я на целину. Родня за мной не подастся. Далековато, да и условия мало располагающие для нагула жировых веществ. Сказал своей Настасье — живи сама какой-то срок и извлекай прибыль из временной моей утечки. А сам сюда. Как вам нравится мой фельетончик, Оленька?
Ольга. Очень вы правильно рассудили.
Камарчук. Что ты, Миша, рассеянный сегодня, и нет у тебя в глазах обычного для нас блеска при виде обжигающей слизистую оболочку влаги? Простыл, что ли?
Платов. Познабливает что-то...
Камарчук. Как говорится, сам бог велел. За твоих дальних родственников. Давай за них!
Платов. Бывай.
Камарчук (пьет). Ну, что пишет дальний родственник? На целинные курорты приезжать не собирается?
Платов. Нет.
Камарчук. Облегчение для вас. и что ж вы думаете? Жинка моя обернулась вполне успешно. Как только паровозик сыграл гудком «прости-прощай, Степан Камарчук», она всех родственников как бесплатных нахлебников ликвиднула, а на лето стала сдавать наши дворцовые хоромы, включая курятник, для приезжих дачников. Кто из родни сунется — плачет горючими слезами: покинул меня мой непутевый змей-горыныч, сбежал в неизвестном направлении, я вынуждена сама себе на прокорм добывать, извините, родненькие, — и от ворот поворот. Какой же итог? Все в выигрыше. У родни в корне задатки тунеядские ликвидируются. Я был трактористик невзрачный, теперь бригадир, Степаном Ивановичем величают. Жена в достатке, на собственном иждивении проживает, и вскорости, по моим расчетам, родственники мое воспитание пройдут и отвыкнут от бесплатного курорта. И, таким образом, к весне я смогу попрощаться с обжитой целиной и с некоторыми накоплениями вернуться на близкое моему сердцу Азовское море, на его белоснежные пески. И если уж я кого приглашу, так только вас, мои дорогие, которые пригрели меня на широких просторах родного Казахстана. За встречу в Мелитополе.
Платов. Спасибо, Степа.
Камарчук (пьет). Ты и вправду нездоров, Миша!
Платов. Ноги, видать, сырые были. Мокро в поле, ночью комбайны ремонтировали.
Камарчук. Благодарствую, Оленька. Теперь мне самый раз в кино отправляться можно. Говорят, там сегодня итальянский боевик на морально-бытовую тему идет. Глянем, как капиталисты разлагаются. Не болей. Болеть нам запрещается. Спасибо вашему дому за гостеприимство. (Развернув гармонь и запев «Развевайся, чубчик кучерявый», уходит.)