Сыночек в награду. Подари мне любовь

Лесневская Вероника

– Помочь чем-то? – не выдерживаю, обращаясь к фее, но она отрицательно качает головой, крепче обнимая сына.

Все, что могу сделать, так это заставить себя улыбнуться мальчишке. Успеваю заметить, как его потухшие из-за болезни глаза вспыхивают зеленым огоньком, однако следом дверь моего кабинета закрывается, отсекая меня от чужой семьи. Они есть друг у друга – и никто им больше не нужен. После Игоря Ева ни одному мужчине не доверится. И это правильно. Я ведь и сам не понимаю до конца, что могу предложить им. Просто хочу,

чтобы были рядом и согревали мой дом.

– Эгоист, – сам себе ставлю клеймо. И возвращаюсь в кресло.

– Да, Тимур, – доносится из трубки, которую я чудом не раскрошил. – Тимур? – повторяет Воскресенский настойчиво на том конце провода. – Ты слышишь меня вообще?

Мысленно встряхиваю себя, возвращаясь в свой привычный мрачный мир. Хмуро свожу брови и фокусирую взгляд на дисплее. Константин. Тот, кто освободит Еву от балласта в виде Меркунова, а заодно и от меня, потому что моя защита им с сыном больше не потребуется.

– Ты совсем пропал, Костя, – захожу издалека. – Есть продвижения по делу Меркуновых? – стараюсь говорить равнодушно и непринужденно, чтобы друг не догадался, что мое давно высохшее сердце запустилось и неправильно реагирует на чужую жену.

– Кхм-м, – неоднозначно похрипывает Воскресенский, собираясь с мыслями.

Меня настораживает его реакция. От этого юриста зависит будущее Евы, а он мямлит так, словно и лгать мне не хочет, и правду сказать не спешит.

– Или ты все-таки принял сторону Игоря? – холодно чеканю.

– В деле Меркуновых я на твоей стороне, Тимур, – тянет с легким оттенком сарказма.

Ищейка, неужели он даже на расстоянии почувствовал мое отношение к Еве? Хотя несложно сопоставить факты, если я раньше на связь месяцами не выходил, а теперь телефон обрываю ради нее.

– Я незаинтересованная сторона, – бросаю, сохраняя невозмутимый тон.

– Ошибаешься. Или меня в заблуждение вводишь, а это непрофессионально. И не по-дружески, – продолжает тянуть время Воскресенский, раздражая меня. Недовольно покашливаю. – Я не хотел бы торопиться с выводами. И давать тебе ложную надежду…

– Да говори уже, что выяснил, – не выдерживаю я, обнажая свои истинные чувства.

Костя хмыкает неоднозначно и продолжает:

– Скорее всего, Меркунов прав и ребенок действительно не от него.

– Чушь, я верю Еве, – осекаю его грубо.

Однако одной фразой ему удается посеять зерно сомнения в душе. Много ли я знаю о внезапно появившейся в моей жизни фее? Об их отношениях с мужем? Почему она вообще вышла за этого подонка? От него же за километр гнильцой несет. Неужели настолько ослепла от любви и не видела?

Мысль о том, что у Евы чувства к Игорю, предательски царапает что-то внутри. Хотя мне должно быть все равно.

– Я не утверждаю, что Ева лжет. Она тоже может быть не в курсе, – друг беспощадно топчет жалкие остатки логики.

– Так, я окончательно запутался, – признаюсь, массируя переносицу.

–

Я был в клинике, перетряс весь персонал. Там чертовски много новеньких после реорганизации. Поэтому я полез в архивы. Я пока не смог добраться до самого Городецкого, но вышел на лаборанта, бывшего сотрудника его отделения, – делает паузу, которая тянется мучительно долго. Скользкими щупальцами ползет по телу и проникает в мозг, поражая его.

– Почему я каждое слово из тебя клещами должен вытаскивать? – не скрываю злости. – Нанял бы тебя по-настоящему, давно бы уволил.

– Ну, не горячись, – пытается успокоить, но делает хуже. – Хотя, хорошо, что ты возвращаешься.

– Костя, – зову строго. Не повышая голос, но убивая интонацией. Как раньше.

И правда, возвращаюсь…

– Помнишь, когда мы судились с клиникой четыре года назад, они так и не смогли внятно объяснить, куда дели ваши клетки? Не предоставили ни документов об утилизации, ничего.

– Да, поэтому с них и взыскали штраф за халатность. Они просто потеряли… моего ребенка, – холод вновь забирается под кожу, когда я уношусь воспоминаниями в те дни.

Год после смерти Ольги. Звонок в клинику. И разрушенная надежда.

«Никогда. Моей жены больше нет, и это был единственный способ обрестиобщего ребенка».

– Не потеряли, – вырывает меня из ада Воскресенский, чтобы сделать еще больнее. – Лаборант рассказала, что Городецкий решил использовать «никому не нужные» клетки, оставленные в криобанке, когда подошел срок их утилизации. Провел ЭКО одной супружеской паре. Кому именно, она не знает. В ее задачу входила лишь подготовка материала.

– То есть… – не верю в услышанное. И не знаю, как реагировать.

– То есть в тот самый момент, когда ты обращался в клинику и хотел нанять суррогатную мать, в какой-то семье уже родился ваш ребенок, – не жалеет меня Воскресенский, добивая информацией.

– И ты думаешь, что это… – вслух не могу произнести. Слова застревают в горле.

– По срокам подходят Меркуновы. Но не они одни делали ЭКО в тот период, а официально по документам проходит материал Игоря и Евы, тоже эмбрион после криозаморозки. Поэтому прежде чем делать выводы, надо все тщательно проверить, – выпаливает Костя, стараясь остудить меня, но поздно.

Перед глазами всплывает образ маленького ураганчика. В ушах сквозь шум крови бьется его уверенное «папа». Но картинка смывается, а на месте разводов появляется Ева. Смотрит на меня с укором и разочарованием за то, что я покушаюсь на последнее, что у нее осталось.

– Проверяй, – соглашаюсь машинально. А сам не могу принять то, что узнал. Вдруг Воскресенский ошибается?

Не решил, кого боюсь потерять больше: родного по крови сына, который, может быть, и правда существует, или Еву с Владиком такими, какие они есть. Внезапно ворвались в мою потухшую жизнь и превратились в близких людей.