Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
Такое заключение заставило его по прибытии в деревню не сразу отправиться в штаб-квартиру Бокши, а заехать сначала во двор к вознице.
«Надо же все-таки почистить сапоги», – рассудил он» Ваксы у хозяина не оказалось, и сапоги смазали салом; так оно лучше! Занимаясь своим туалетом, Зебулон сторговался с возчиком, чтобы тот за тридцать форинтов доставил его в Дебрецен. Итак, цель поездки определилась. Дебрецен теперь центр, столица.
Приведя себя в порядок, Зебулон отправился с визитом к Гергё Бокше.
Этому доблестному вояке было предоставлено право сколотить конный партизанский отряд и присвоить себе любой чин. При желании он мог именовать себя хоть капитаном. Если же кто-либо начал бы ненароком величать его майором, он бы тоже не слишком сердился.
Зебулон нашел, что его старый знакомый сильно изменился. Правда, на нем по-прежнему красовались доломан и кавалерийские рейтузы – униформа, в которой Зебулон видел его еще до памятного бегства; только на локтях появились заплаты, да штаны изрядно потерлись на коленях. Зато воротник и обшлага были расшиты новенькими золотыми галунами шириной в ладонь. Из-под доломана Гергё Бокши выглядывала потертая дерюга, но тоже украшенная золотыми позументами.
При встрече с Зебулоном Гергё держал себя обходительно и в то же время несколько свысока, спесиво и грубовато – все вперемешку. Принял он его радушно, но не проявил особого к нему уважения.
– Ого! Прибыли, наконец, ваше благородие! Рад, что имею честь. Милости прошу пожаловать нынче ко мне на обед, в другом месте все равно ничего не получите. Чувствуйте себя как дома.
За все время приема он даже не вынул трубки изо рта; однако то, что Бокша не протянул в знак приветствия руку, было Зебулону даже приятно.
Гость принял приглашение и уселся прямо на оттоманку. У Гергё Бокши хватило стратегических способностей избрать для своей штаб-квартиры единственную в деревне барскую усадьбу.
Немного спустя Зебулон тоже достал из кармана трубку. Желая напомнить, что он даже теперь более знатная персона, чем Гергё, Таллероши, набив трубку табаком из кисета, обратился к своему хозяину тем же фамильярным тоном, каким разговаривал с ним прежде; в тоне этом явственно сквозило чувство превосходства.
– А ну, милейший братец Гергё, дай-ка мне огонька!!
Предложить человеку с золотыми позументами, что бы он дал огня для трубки, – поступок более чем дерзкий. Ведь подавать фитилек – почти феодальная повинность. Выполнить такое приказание – все равно что признать свою вассальную зависимость от сюзерена.
Гергё Бокша услужливо вытащил из внутреннего кармана какой-то печатный листок и с самым небрежным видом протянул его Зебулону.
– Вот, ваше благородие! Прочитайте сначала, а потом можете нарвать себе сколько угодно фитильков.
– Это что? Газета?
– Вот именно. «Марциуш»! [93] Ее теперь печатают в Дебрецене, оттуда и получаем.
– Ах, вот оно что? Браво! – воскликнул Зебулон. – Давненько не читал я газет. По крайней мере узнаю, что сейчас делается в Дебрецене.
И, снедаемый любопытством, он, вместо того чтобы закурить трубку, принялся жадно читать листок. Но то, что он там вычитал, начисто стерло с его лица сияющее выражение; оно сменилось такой явной растерянностью, что скрыть ее от Бокши было невозможно.
93
«Марциуш Тизенэтэдике» («15 марта») – газета, издававшаяся в Венгрии во время революции 1848–1849 годов
– Что-нибудь неладно, ваше благородие?
– Да вот трубка не курится, – в замешательстве пробурчал Зебулон.
– Так вы же ее еще и не раскурили!
– Ах да, верно, – спохватился Таллероши, пряча трубку в карман.
Уронив на колени газетный листок, Зебулон молча уставился на Гергё и наконец решился задать ему вопрос:
– Милый друг Бокша, не можете ли вы мне растолковать, что это за чрезвычайный закон, о котором здесь написано?
– Как же, могу. По этому закону изменники родины и те, кто якшался с врагом, должны быть преданы суду чрезвычайного трибунала.
– Но кого же причисляют к изменникам родины?
– К примеру, депутатов, не явившихся на дебреценский сейм.
– А если их задержали особые обстоятельства? Как, скажем, меня?
Бокша ответил в весьма ободряющем тоне:
– Но ведь тот, кто не смог прибыть, имеет право дать объяснения. Чрезвычайный трибунал разберется и, коли причина у него уважительная, оправдает его.
– Ах, так! Покорнейше благодарю! Я с тех самых пор был как затравленный заяц, находился в бегах, прятался в погребе, скрывался в известковой печи, сидел в бочке, напяливал на себя чепчик жены корчмаря, работал поденщиком, таскал лоханки с помоями, сносил ради блага отчизны голод и холод, а как только я предстану перед Государственным собранием, меч я тотчас схватят за шиворот и предадут чрезвычайному трибуналу! Хорошенькое дело, нечего сказать.
– А иначе и быть не может, «Марциуш» это очень вразумительно растолковал. Пора уже строго наказать изменников родины! Тех, кто нынче здесь, а завтра, глядишь переметнется туда.
– Да я-то и часа там не был, – оправдывался Зебулон.
– Тех, кто хоть раз заговорил с врагом…
– Ну, что до меня, я ни словом с ним не обмолвился. Кроме грома пушечных выстрелов, ничего до моего слуха от врага не доходило.
Зебулон оправдывался с такой горячностью, словно уже держал ответ перед трибуналом.
А Бокша продолжал свое:
– Или таких, к примеру, кто написал неприятелю хоть одну строчку.
Как раз именно этот пункт приводил Зебулона в некоторое смущение. Письмецо, посланное им небезызвестному Ридегвари через посредство некоего Салмаша, внушало ему известные опасения. Но ведь Салмаш, должно быть, уже за тридевять земель, и, право же, не стоит тревожиться из-за пустяков.
– В такие суровые времена не приходится щадить людей! – безжалостно продолжал Гергё.
И, набравшись храбрости, он сел на оттоманку рядом с Зебулоном, закинув ногу за ногу и скрестив руки на груди.