Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
В этом смрадном затхлом логове помещались четыре койки и люлька, и в них барахтались, пищали, визжали на все голоса младенцы. И только голый малыш выглядел не так ужасно, хотя бы потому, что на нем не было позорных отрепьев.
На каждом ложе теснилось по трое ребятишек; эти беспомощные, всеми забытые малыши кувыркались, ползали, дрались, хотя от роду им было не больше одного – двух лет. Старший из этих тринадцати заброшенных детишек, достигший уже двух с половиной лет, держал в одной руке вареную картофелину и жадно ел ее, а другой рукою качал ребенка в люльке, под голову которого не в пример остальным, была подложена подушечка с лентами. Младенец в люльке не плакал, во рту у него торчала большая соска, заменявшая ему материнскую грудь.
На лежанке корчился двухлетний мальчуган; грязные повязки на его ножках едва прикрывали язвы, от которых мучился бедный ребенок.
Рихард с ужасом озирал эту берлогу, силясь угадать, кто из этих несчастных детей – сын Отто Палвица. Один был хуже другого.
У него было достаточно времени для созерцания этой страшной картины, так как ему не скоро удалось разыскать хозяйку заведения. Она оказалась в саду и была занята посадкой чеснока. Не сторожить же ей с утра до вечера этих ублюдков в такой конуре! С нее хватает и того, что приходится трижды в день их кормить.
Каса была крупная, ширококостная женщина. Черты ее тупого лица не выражали ни доброты, ни злобы. Она смотрела на свой промысел как на неизбежное зло; ведь не сама же она его измыслила!
Визиты посторонних для нее были привычны. Правда, мужчины редко посещали дом Касы, но и это случалось.
– Ax, барин, выходите скорее из этого вонючего закута, пожалуйте ко мне в горницу.
– Говоря по правде, тетушка, у вас тут смрадная берлога. Но давайте все-таки останемся здесь.
– Не могу же я за восемь форинтов в месяц держать их в хоромах! – огрызнулась в ответ сварливая баба.
– Неужели вам так мало платят? – спросил изумленный Рихард.
– Да, сударь мой. А сколько хлопот и всякой возни из-за этих грошей! И куда легче получить пять форинтов от иной бедной служанки, которой ежемесячно платят жалованье, чем от какой-нибудь барыньки. Боже упаси иметь с ними дело! А ведь не думайте, тут есть и барчуки! Вот, например, тот младенец в люльке. Почему не качаешь его, висельник ты этакий?… Это – ребенок одной богатой купчихи. У нее солидный муж, богатый дом, она разъезжает в карете, шелком улицу подметает, но не желает, видите ли, чтобы ей досаждала кормилица. Кормилица в господском доме – важная птица, голубчик. Ну, купчиха и предпочла, чтобы ребенка пестовала я. Барынька, правда, платит двенадцать форинтов в месяц, но зато я должна содержать малыша в чистоте и раз в месяц отвозить его в город, ей напоказ.
– Но почему вы для этого ребенка не наймете няню?
– Ну, здесь ни одна не выдержит! Да и на какие шиши? Из двенадцати-то форинтов?
– Чем же вы его кормите?
– Ну ему-то неплохо живется! Он даже кашку получает. И смоченную в молоке жвачку.
– А из чего жвачка?
– Из добротного черного хлеба. Он лучше всего очищает кровь. Ах, голубчик ну рассудите сами, вон за того младенца платят всего три форинта, не могу же я пичкать их бисквитами!
– Всего три форинта! Кто ж этот бессердечный человек, дающий всего три форинта в месяц на содержание ребенка?
– Эх, сударь мой, деньги дает магистрат. Когда безродного младенца подбирают на улице, полиция созывает всех нас таких что присматривают за детьми, и ребенка отдают той, которая дешевле берет. А уж меньше взять никаких нельзя. Кроме того, многих детишек забывают здесь, бросают! Даже не знаешь, где искать таких родителей. Вон тот щенок, что орет на лежанке, как раз из таких. Эй, ты, заткнись!.. Помилуйте, сударь, ведь уж одиннадцать месяцев прошло, как я за него не получаю ни гроша.
– А что с ним такое?
– Несносный мальчишка сам во всем виноват. Варила я им суп по случаю воскресного дня, а этот паршивец опрокинул на себя горшок; ну и ошпарил обе ноги, так что они теперь все в болячках».
– А вы обвязали несчастному обожженные ножки ситцевой тряпкой! Он же, наверно, страшно мучится.
– Да что с ним станется! Все равно не выйдет из него человека, грыжа у него от неуемного крика – так или иначе помрет. Родители тужить не станут. Отец – кучер, они – бедняки. Да и живут далеко.
У Рихарда отлегло от сердца: значит – это не сын Палвица.
– Сударыня, я ищу у вас одного мальчика, за которого тоже давно не платили. Его передала вам госпожа Байчик, зовут его Карл, на шее у него привязана половинка медяка, а на груди – синеватая родинка.
– Ну, голубчик, вы сделаете доброе дело, если заплатите за маленького Карла.
– Покажите же мне его!
– Ах, нет, нет, он не здесь. Он – в отдельном помещении.
– В отдельном помещении?
Рихард почувствовал, что его мнение о Касе меняется к лучшему.
– Сейчас я его принесу, пожалуйте пока в горницу.
– Я хочу пойти вместе с вами. Я заберу этого ребенка с собой.
– С собой? Ну. тогда другое дело. Только вам с ним будет, пожалуй, хлопотливо. Бедняжка сильно хворает.
– Что с ним/
– Глаза болят. Потому-то я и поместила его отдельно – боюсь, как бы не заразил остальных. Ведь он сам тоже заразился – от того, что помер на прошлой неделе.
– Но почему же вы их не лечите?
– Да уж пробовали, даже купорос вдувала ему в глаза – ничего не помогает. Известку бы из рачьих потрохов ему достать или вот семян болотной травки.
А если и это не поможет, тогда уж нет средств.
Без умолку болтая, Каса провела Рихарда через грязный двор до хлева, рядом с которым помещался вход в темный дровяной сарай. Там, в тесной клетушке, Рихард увидел полуголого ребенка, прикрытого обтрепанной сермягой; мальчик лежал с закрытыми глазами.
Услышав шум приближавшихся шагов, ребенок принялся стонать.
– Водички, пить хочется!..
– Я, сударь мой, устроила его в местечко потемнее, чтобы свет глазам не вредил.
– Подите и принесите воды.