Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
– А теперь послушай, что я тебе скажу, – обратился он к Рихарду. – Несколько дней назад ты мне бросил слово, которое я не хочу повторять даже про себя.
– Эх! Неужели ты так злопамятен, что все еще помнишь об этом?
– Такие слова не смеет безнаказанно говорить Барадлаи ни один человек, даже родной брат. И нанесенное оскорбление не так просто стереть.
– Чего ты, собственно, хочешь? Не драться же нам на дуэли!
– Да! Между нами произойдет самый настоящий поединок, но такой, какой единственно возможен между братьями; я по-прежнему люблю тебя, но не могу простить оскорбления. Ты добился, чтобы тебя зачислили в добровольцы, которые со штыками наперевес станут атаковать бастионы крепостного сада. А я попросил зачислить меня в ряды добровольцев, которые будут по штурмовым лестницам атаковать ротонду. Как только ты услышишь пушечный выстрел, в тот самый миг и начнется наш поединок. Я двинусь по осадным лестницам, ты – через сад, а барьером нам послужит траншея. Победителем окажется тот из нас, кто первым достигнет верхушки крепостной стены.
Рихард в ужасе схватил его за руку.
– Брат! Ты шутишь. Просто хочешь напугать меня! Чтобы ты, у кого в мизинце больше ума, чем в башке даже такого бывалого вояки, как я, подвергал себя подобному риску! Чтобы твою голову размозжил прикладом австрийский солдафон! Тебе лезть вместе с гонведами по осадным лестницам! Да ведь если даже кто-нибудь и захочет тебя там спасти, он не сможет этого сделать! Карабкаться по лестнице, где идущие впереди обречены на верную смерть? Ты, гордость нашей семьи, опора нашей матери, надежда кашей родины, хочешь броситься на штыки! Ох, ты придумал для меня слишком жестокое наказание. Никто не собирается подвергать подобному испытанию твою храбрость. Ратные дела не для тебя, а для таких грубых воинов как я, ни к чему другому не пригодных. Ты – душа кашей армии, а мы, солдаты, – ее руки. Мы уважаем ум даже тогда, когда кичимся своей отвагой. Не стремись же мстить тому, кто тебя любит, кто случайно обронил необдуманное слово. Если ты оскорблен, сделай со мной что хочешь, хоть заставь всунуть голову в жерло пушки, и я сделаю это. Только тебя не возьму с собой. Скажи, что ты лишь хотел проучить меня, что ты не совершишь такого безрассудства.
– Как я сказал, так и сделаю. А ты поступай как знаешь, – твердо проговорил Эден и повернулся, собираясь уйти.
Рихард преградил ему дорогу, пытаясь убедить его:
– Эден, брат мой! Умоляю тебя ради самого господа бога, прости меня! Подумай о матери, о своей жене, о детях!
Эден лишь взглянул на него, но остался непреклонен.
– Я думаю о нашей родной матери, оставаясь здесь, – и он топнул ногой по земле, – а любовь к моим детям и жене ведет меня туда, – и он указал на стены бастиона.
Рихард отошел в сторону и отвернулся. Против таких доводов ему нечего было возразить. Эден направился к выходу.
Увидев, что брат уходит, Рихард почувствовал, как на глаза его навернулись слезы. Провожая Эдена взглядом, он простер к нему руки.
Как хотелось ему в этот грозный час обнять брата!
Но Эдена не тронул его порыв – ведь дуэлянты перед поединком не обмениваются рукопожатием.
– Мы это сделаем потом, когда встретимся там, наверху, – сказал он младшему брату. – Когда достигнешь вершины крепостной стены, не забудь засечь на своих часах время.
С этими словами он удалился.
Эден, гордый как Азраил, [113] никому не прощал обиды, даже родному брату.
Три часа!
Занимался день.
Артиллеристы, с часами в руках, застыли возле орудий. Кругом царит глубокая, ничем не нарушаемая тишина. Только из рощи на Швабской горе доносится предрассветная трель соловья.
Едва стрелка часов дошла до условленной черты, сразу заговорили пятьдесят девять пушек. Их залпы сопровождались громкими раздававшимися со всех сторон возгласами:
113
Ангел смерти у магометан.
– Да здравствует родина!
И сразу же начался повсеместный штурм крепости.
Солнце еще не взошло, но все кругом было озарено отблесками огня, который открыли защитники крепости, разбуженные гулом канонады.
С главного командного пункта, расположенного на Швабской горе, видно было, как, преодолевая развалины возле пролома в стене, карабкается вверх, похожий на муравейник, отряд добровольцев – гонведов из тридцать четвертого батальона. С крепостных стен его встретили градом картечи. Гонведы откатились, затем снова устремились вперед, взбираясь на брустверы. И вот уже штык борется против штыка. Противнику удалось отбить атаку и оттеснить гонведов от пролома, но дорогой ценой: все офицеры, защищавшие этот пролом, пали возле самой крепостной стены.
Теперь два других батальона – девятнадцатый и сорок седьмой – взбираются вверх по осадным лестницам. И с ними – добровольцы. Храбрецов обстреливают отовсюду – из башенных щелей, из бойниц ротонды. Но все напрасно: лестницы уже приставлены к стене, и боевая колонна неудержимо взбирается по ступеням. Отбросить атакующих уже невозможно, их можно только истребить.
По одной из лестниц, держа обнаженную саблю в правой руке, поднимается и Эден Барадлаи. И на этой лестнице он – первый, никто не смог опередить его.
Крепостные стены в этом месте защищал итальянский батальон. И защищал стойко.
Чтобы приставить к стене осадные лестницы, гонведам пришлось попирать тела убитых товарищей, а когда смельчаки устремились вверх, на них валились подстреленные воины, которые то и дело с воплями падали с высоты. Нередко этих несчастных вновь пронзали ощетинившиеся штыки их товарищей по оружию.
Эден поднимался с таким невозмутимым видом, словно на пари взбирался по ступенькам египетской пирамиды с единственной целью доказать, что у него не кружится голова.
Взглянув наверх, он заметил на выступе стены вскинувшего ружье солдата, наполовину скрытого бруствером. То был враг, с которым ему сейчас предстояло сразиться.
Эден уже добрался до середины лестницы, когда снизу донесся чей-то знакомый голос;
– Дорогой покровитель! Я тоже здесь!
Эден узнал Маусмана.
Смелый гимнаст двигался вверх по другой стороне лестницы, лицом к своим товарищам, и обогнал Эдена. Он карабкался, как кошка, и вскоре, оказавшись впереди Эдена, перелез на наружную сторону лестницы, откуда, смеясь, крикнул:
– Негоже вам, сударь, обгонять меня. Ведь я капитан, а вы только рядовой.
Однако Эден снова попытался опередить Маусмана: в нем проснулся дух соперничества! Но обогнавший его студент мягко надавил руками на его плечи:
– Позвольте мне идти первым, господин Барадлаи, Ведь у меня никого нет на белом свете.
И с этими словами он быстро поднялся еще на три ступеньки.
Вражеский солдат на карнизе крепостной стены поднял ружье и прицелился.
Заметив это, Маусман воскликнул с задором: