Сыновья человека с каменным сердцем
Шрифт:
Сочинение это всем пришлось по вкусу, и тогда первый забияка и буян Герге Бокша, закатав рукава рубашки на испещренных шрамами руках, с силой ударил по столу и сказал:
– Слышишь, Салмаш, какой дурак выдумал, чтобы мы шли смотреть невесту при факелах. Такого не слышал даже мой прадед. Баб смотрят на свету. Не возражаю – с факелами так с факелами, – но пошли сейчас, пока светло, пока глаза еще видят. Что за радость пировать в этом сарае!
Все сборище единодушно завопило:
– Верно! Пошли сейчас, пока светло!
Тщетно доказывал Салмаш, что свою приветственную речь он написал в расчете на ночное время, что она полным-полна неподвижных звезд и стремительных комет, безмолвных ночей и вечернего звона. Ему велели тут же все переделать. А коли нужна копоть, так и быть, они зажгут факелы!
По счастью, среди них нашелся рассудительный человек, резонно заметивший, что несподручно идти к замку с зажженными факелами, ибо если станут бросать деньги, то, упаси бог, можно выжечь друг другу глаза.
Мысль эта показалась тем более разумной, что она служила лишним доводом в пользу того, чтобы отправиться к замку немедля, засветло. В самом деле, как в темноте разглядеть рассыпанные монеты!
Решение не мешкая идти к замку было встречено гулом одобрения. Пытавшегося что-то возразить Салмаша толпа, по древнему обычаю мадьяр, подхватила на ноги и подняла на плечи. В числе тех, кто нес старика, был и Герге Бокша. Поднятый над головами, почтенный Салмаш мог теперь сколько угодно приводить доводы в пользу ночного, а не дневного шествия. Это мало кого трогало.
Салмаша пронесли на руках до самого замка, где веселая компания наконец остановилась, огласив окрестности громовым «ура». «Гвардейцы» просто кричали «ура», не называя имени виновника торжества. Для них и так все было ясно. Остальное должен был сказать за них Салмаш.
Салмаш приготовил длинную речь: если бы он вздумал размотать пергамент, на котором она была запечатлена, то свиток растянулся бы до сельской околицы. Но когда он увидел, что на ликующие крики подвыпившем братии вместо ожидаемого их покровителя вышел Эден под руку с одетой в белое платье дочерью местного священника, которая, по сведениям Салмаша, находилась в Вене и уже давно была обручена с каким-то подагрическим чинушей, – вся заученная речь разом выскочила у него из головы.
Он понял, что случилось непредвиденное: все пошло шиворот-навыворот. Самое умное, что ему оставалось сделать при создавшемся положении, – это поскорее убраться восвояси; но он по-прежнему продолжал восседать на плечах своих добровольных носильщиков, которые крепко держали его за ноги и не давали сбежать. Пьяной компании было теперь уже совершенно безразлично, кому кричать «ура». Более того, если вместо их шефа с квадратной рожей и матроны из замка им нужно приветствовать красивую молодую чету, – го дважды «виват!». И они вопили с еще большим рвением, чем прежде.
Когда наконец гул приветствий затих, пришло время Салмашу выразить в заготовленной им пышной речи обуревавшие толпу чувства.
Между тем в голове почтенного Салмаша царил полный кавардак; он не мог вспомнить ни одной из припасенных фраз. Ведь его речь предназначалась не для этой молодой пары, а изменить речь на ходу не представлялось никакой возможности. Наконец Салмаш вспомнил одну-единственную, вертевшуюся у него на языке начальную фразу. Ее-то он и выпалил, когда молчать дальше стало уже просто неприлично:
– Глубокоуважаемая, сиятельнейшая чета! Вы лицезрите перед собою дворян…
Тут Салмаш запнулся. Пришлось начать сызнова:
– …вы лицезрите перед собою наше славное дворянство.
Новая заминка. Вобрав всей грудью воздух, Салмаш попытался продолжить речь:
– Здесь, пред вашими светлыми очами, вы зрите собравшуюся для поздравлений славную когорту благородных дворян.
Когда Салмаш снова остановился, один из тех, на чьих плечах он восседал, – Герге Бокша – не выдержал и прорычал:
– Послушай, Салмаш! Говори, а то сброшу…
Эта угроза окончательно лишила Салмаша дара речи.
Тогда в дело вмешался Эден, и, чтобы спасти положение, заговорил сам:
– Любезные соотечественники! Благодарю вас за поздравления от своего имени и от имени моей невесты. В людях я превыше всего ценю душевное благородство. Я – не оратор, мне больше по нраву те, кто действует. В ознаменование нынешнего счастливого дня я дарю вам пятьдесят тысяч форинтов…
Оглушительное «ура» встретило эти слова Эдена. Каждый машинально стал прикидывать в уме, сколько денег выпадает на его долю.
После того как буря восторга стихла, Эден продолжал:
– …дарю вам пятьдесят тысяч форинтов на поддержание и развитие народных школ нашего комитата.
Гробовое молчание было ему ответом.
– Да будет благословение божье над нашей родиной и нацией!
После этих слов юная чета удалилась с балкона.
Даже слабое «виват» не послышалось им вслед.
– Гм! – недовольно хмыкнул Герге Бокша. – Вот, значит, как нынче ценят дворянство?
– Однако, – проворчал про себя почтенный Конпанч, – если станут развивать школы, то меня выставят за дверь.
– Кто же теперь заплатит нам дневное жалованье?
Только этот вопрос и волновал теперь каждого из присутствующих. Ответ на него должен был бы дать Михай Салмаш, но сельский нотариус исчез: и сколько его ни искали, найти так и не смогли. Попадись он теперь на глаза честной компании, ему бы несдобровать! Однако Салмаша и след простыл.
Тогда славная рать Ридегвари, вдребезги перебив всю посуду в доме управляющего, где она перед тем пировала, и излив таким образом свой благородный гнев, с бранью уселась в повозки и укатила восвояси.
Некоторые из гостей также не пожелали оставаться в замке Барадлаи на ночь. Сторонники Ридегвари спешили покинуть поле проигранного сражения.
Их признанный вождь, господин администратор, перед тем как уехать, простился с госпожой Барадлаи в следующих выражениях:
– Милостивая государыня! Сегодня я имел честь в последний раз быть гостем в доме Барадлаи. Еще утром я ке поверил бы этому, даже если бы мне подсказал сие какой-нибудь ясновидец. Но знайте – во мне тоже живет дух ясновидения. Вы, милостивая государыня, вместе со своим сыном сошли с того пути, следовать которому вам завещал мой покойный друг и великий муж, о чем он сообщил мне перед своей кончиной еще до разговора с вами. Вы избрали противоположный путь. И вы еще вспомните, сударыня, мои слова. Избранный вами путь приведет вас к вершине, но называется эта вершина «эшафот».