Сыновья

Бредель Вилли

— Превосходная зарисовка, Элли!

— А ты меня ругаешь!

— Подари мне этот листок!

— Он твой, конечно! Для тебя я и рисовала.

На следующий день она увидела в газете свой рисунок, обрамленный строками написанного Вальтером отчета о собрании.

Бывают летом давящие душные дни, они тяжело ложатся на душу, теснят сердце и терзают нервы. В последнее время в семье Брентенов такие дни настолько участились, что очистительная гроза стала неотвратимой.

Вот уж с месяц, а может, и больше, Вальтер лишь редким гостем забегал домой; он наспех проглатывал обед или

ужин и мгновенно улетучивался. Часто оставался ночевать на Вандраме. Эльфрида и Пауль ничего не имели против такого положения вещей, они уже наполовину обосновались в комнатке Вальтера и надеялись, что вскоре она полностью перейдет в их владение. Зато Фрида и Карл Брентены отнюдь не так спокойно относились к поведению своего сына. Им хотелось большего внимания с его стороны, — ведь он был теперь хорошо устроен. Карл Брентен жаловался, что давно уже никто не рассказывает ему из первых уст, что делается на свете. Он был убежден, что работающий в газете редактор знает обо всем намного раньше, чем остальные смертные. Мама Фрида сетовала, что семейная жизнь окончательно распадается. Взаимные упреки с каждым днем сгущали атмосферу, и с каждым днем росло взаимное недовольство.

Единственный человек, кто сохранял душевное равновесие, была изрядно постаревшая и высохшая бабушка Паулина. Напряженность в семье она, быть может, и замечала, но не понимала, что происходит. Она, как верный друг, долгими вечерами сидела со своим зятем за столом, читала ему или слушала вместе с ним радиопередачи Северогерманского общества радиовещания. Только два раза в неделю, всегда днем, она исчезала из дому и шла в кино на Векештрассе. Ей было под восемьдесят, но ноги служили ей хорошо, разум был такой же быстрый и живой, как в молодости, а глаза — как у кречета.

Сидеть без дела Карл Брентен не мог. Для него это было самым трудным испытанием. И он понемногу опять начал торговать сигарами. Он снабжал ими своих старых клиентов, мелких трактирщиков. Но чтобы сбыть свой товар, ему приходилось пить больше, чем он мог. Фрида не раз забирала его из пивнушек и вела домой; даже в самом легком опьянении одному ему пересекать улицу было чрезвычайно рискованно.

Настал день, когда гроза разразилась. Вальтер пришел домой с намерением никуда больше в тот день не ходить. Из раздраженных, колких ответов матери он понял, что в воздухе что-то нависло. После ужина мать сказала:

— Кстати, тебе есть письмо. Уже три дня, как его принесли. Но ты ведь теперь появляешься, точно красное солнышко!

Вальтер взял из рук матери письмо.

— А-ах, от нее!

— Да, от нее, — сказала мать. — Ты, видно, о ней и о ребенке так же мало думаешь, как и о родителях.

Вальтер горько усмехнулся. Так же мало, как о родителях… С Кат он уже давно объяснился. То, что они решили остаться друзьями, но совместной жизни не строить, мать не знала. Откуда ей, в самом деле, знать? Да и все равно она не поняла бы ни Кат, ни его.

— Не стоит об этом говорить! Я сам знаю, как мне поступать, — сказал он резче и раздраженней, чем хотел.

— Да? Знаешь? — повысила голос Фрида. — Я что-то не заметила. Если б знал, иначе вел бы себя.

— Иначе вел бы себя? — процедил сквозь зубы Вальтер.

— Ветрогон ты, вот что! — крикнула она уже сдавленным подступающими слезами голосом. — Одному черту известно, что за жизнь ты ведешь! Продолжай в

том же духе, пока не попадешь под колеса! Продолжай, продолжай!

— Мне кажется, мама, ты в плохом настроении!

Из столовой, тяжело ступая, подошел полуслепой отец. У дверей в кухню он остановился и, держась за косяк, неуверенно посмотрел в ту сторону, где, как ему казалось, сидит сын. Неожиданно и он закричал:

— Ни стыда, ни совести у тебя… — Он замолчал, словно растерял все слова. — Да, да, именно! Ты стал эгоистом. Никакой ты не коммунист, думаешь только о себе! Родители интересуют тебя, как прошлогодний снег! Эгоист, несносный эгоист!

Кровь ударила Вальтеру в голову. На языке уже вертелся запальчивый ответ, но он сдержался, не хотел доводить до разрыва. Точно сожалея и как будто с легкой иронией, он сказал:

— Вижу, вы оба сегодня не в духе. Лучше уж я пойду!

В нем все клокотало. Невысказанную отповедь отцу он мысленно швырял ему в лицо. Упреки становились все язвительнее, все оскорбительнее. Уж кто-кто, а отец, во всяком случае, не имеет права так говорить, становиться в позу карающего бога. Эгоист!.. Вот уж поистине не смеет он называть кого-либо эгоистом! Он-то действительно никогда не думал о семье, а единственно — о себе, всегда о себе! И не только в прошлом!.. Какая муха укусила их обоих? Его они упрекают в том, что он не заботится о Кат и о ребенке! А почему так сложилось? Не в последнюю очередь потому, что он не хотел оставить отца, когда болезнь и нужда придавили его. Это называется эгоист? Нет, черт возьми, надо, наконец, пойти своей дорогой!

На Хольстенплац он вскочил в вагон проходившего поезда окружной железной дороги. Он решил поехать на Вандрам и переночевать у Элли. До завтрашнего дня родители, надо думать, успокоятся, и тогда можно будет разумно поговорить. Он поставит их перед выбором — либо он остается, либо уезжает от них, но командовать собой он не позволит. А тем паче — оскорблять без всякого основания!..

Как в спасительную гавань, взлетел он по ветхой деревянной лестнице на верхотуру. Полночь давно миновала; Элли наверняка уже спит. Но, к его удивлению, чердачная дверь была не заперта. Он постучался, вошел и увидел: Элли сидит у маленького стола и разливает вино в два стакана.

— Неужели ты? — воскликнула она без всякого смущения. — Входи, входи! Выпьем все вместе.

Только теперь Вальтер заметил, что в затененном углу скошенной стены кто-то сидит. Вальтер пожал руку своей подруге.

— Разреши представить тебе, — сказала она. — Профессор Гуль, художник!.. — Она повернулась к незнакомцу. — А это Вальтер Брентен, мой близкий друг!

Вальтер протянул руку профессору.

— Тебе, несомненно, известно это имя? — продолжала она. — Профессор Гуль на продолжительное время едет в Италию изучать итальянское искусство. Он пришел проститься.

Третьего бокала у Элли не было, и она пошла за стаканом для полоскания зубов. Вальтер сел против профессора.

— Вы едете в Италию?.. Да, неплохо бы катнуть туда…

— Кому этого не хочется? — донесся из спаленки голос Элли, мывшей стакан у раковины.

Вальтер разглядывал своего нового знакомого. Он мало походил на друзей Элли, обычно окружавших ее, — не отрастил себе длинных волос, в костюме его ничего кричащего не было.

— И вы когда-нибудь поедете в Италию, мой молодой друг!