Сыны Всевышнего
Шрифт:
Дед уронил голову на руки и захохотал.
– Прекрати сейчас же! – всхлипывал он. – Ты не представляешь… как было трудно… тебя зафиксировать!.. А ты опять в детство впадаешь! – Всё ещё постанывая от смеха, он пересел на диван и забрал у Николая Николаевича компресс. Погрузил его в миску на столике, отжал и стал вытирать Аверину лоб. Потом зачерпнул почти прозрачную мазь из плоской широкой склянки и принялся пальцами втирать её в виски, в какие-то точки на лбу и над скулами. – В глаза мне смотри, – тихо приказал он.
Аверин с трудом разлепил веки и недовольно уставился на деда. Тот загадочно усмехнулся и глубоким чарующим баритоном начал негромко,
Климат здесь сухой, весь край наш солнцем раскалён.
Он же – с севера, и нежен по натуре он.
Нам возвышенное место надо отыскать,
Нам его в прохладе горной надо содержать,
Где бы северный лелеял тело ветерок,
Где бы отдых был приятен, сон ночной глубок,
Чтобы в климате хорошем рос он, как орёл,
Чтобы крылья он и перья крепкие обрёл,
Чтобы запятнать природу шаха не могли
Этот зной и сухость праха, дым и пыль земли.
Продолжать дальше не было смысла. Аверин отключился. Голова его тихо склонилась на бок. Лицо без всегдашней мимической игры стало простым и почему-то скорбным. Дед постоял над ним немного, поправил относительно чистым мизинцем прядь его лёгких седых волос, затем устало задул свечу и, вздыхая, отправился вниз, отмывать руки от пахучей мази.
====== Глава 8. Преступный сговор фатального с неизбежным ======
Миллион снежинок в секунду. Без передышки. Невозможно нащупать момент затишья, чтобы разлепить глаза. И чтобы глубоко вдохнуть, а не глотать воздух урывками открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег. Казалось, сама природа взялась помешать Роману добраться сегодня до офиса Андрея Константиновича Руднева.
А каким ясным было утро! Лёгкая сухощавая фигура Аверина почти таяла в солнечных лучах, когда он, с горящим взором стоял перед классом и вдохновенно опутывал своими речами наивных подростков – просто сирена! Отгородившись от пьянящих аверинских чар прочным щитом, Роман пытался понять, вызывает ли у него мысль об учителе что-нибудь, кроме раздражения. Пока он подбирал синонимы к словам «злость» и «неприязнь», он пропустил, похоже, нечто важное. Всё, что он успел заметить: отблеск зелёного пламени над головой кого-то из сидевших недалеко от учительского стола. Аверин явно с трудом заставил себя отвести взгляд от источника неожиданной иллюминации. Роман заинтересовался этим фактом, и некоторое время ждал развития событий, но ничего не произошло. Урок закончился.
В звенящей тишине, внезапно посеревший, измотанный Аверин резко разорвал наброшенную на учеников золотистую сеть, которая с тихим дрожанием медленно истаяла в воздухе. Роману показалось, что учителю стало плохо, и он хотел было задержаться, чтобы предложить свою помощь. Ведь, несмотря на свою обиду, он так до конца и не решил, как ему относится к Аверину. Но тут вклинился тихоня Бергер: полез к историку со своими дурацкими вопросами. Видит ведь, что человек даже головы поднять не может! Впрочем, возможно, он и ошибся. Потому что, когда Аверин взглянул, наконец, на приставучего ботаника, Романа едва не сшибло с ног волной его избыточной и совершенно безумной энергетики. Тут уж нехорошо стало самому Роману, и он тихо ретировался, проклиная сквозь зубы нестабильных и взбалмошных магов, которые не в состоянии контролировать свою, судя по всему, излишне стихийную натуру.
Теперь солнечное утро казалось сном. Задыхаясь от ураганного ветра, Роман едва дополз до порога рудневского офиса – точно в назначенное время, между прочим. На волосах у него таял снег. Он так продрог,
Андрей Константинович, ответно препарировав его своим острым взглядом, непонятно чему ухмыльнулся и, прищёлкнув пальцами, покрутил в воздухе рукой, поторапливая его раздеться. Аккуратно стряхнув с романовой куртки снег, он собственноручно повесил её в шкаф. Затем любезно проводил гостя в свой кабинет и усадил на мягкий кожаный диван – такой приятный на ощупь, что его хотелось погладить. Оказаться там, где метель не вытряхивает из бренного тела душу, было так приятно, что Роман боялся задремать в охватившем его тепле. Окончательно растечься тёплой лужицей по дивану ему не давало только присутствие Руднева, от которого исходило явное ощущение угрозы. Роман не мог избавиться от стимулирующего мощный выброс адреналина чувства, что за спиной у господина адвоката всё время кто-то стоит: тёмный и опасный.
– Кофе молодому человеку: крепкий, чёрный и без сахара, – уверенно велел Руднев секретарше и только потом повернулся к Роману. – Всё верно?
Тот сдержанно кивнул: если кто-то в этом кабинете и заговорит о чём-то выходящем за рамки обыденности, пусть это будет Руднев. Нарываться на преждевременные объяснения, вежливо удивляясь, как это Андрей Константинович догадался о его предпочтениях, Роман не станет.
– Извини, что не присоединяюсь, – весело продолжал тем временем господин адвокат. – Если бы ты знал, сколько чашек кофе я уже выпил с клиентами за сегодняшний день, ты бы меня простил.
Роман позволил себе усмехнуться. Молча, опять-таки.
Пока секретарша ловко составляла на стол теснившиеся на её подносе предметы сервировки, он воспользовался паузой, чтобы осмотреться. Это не офис. Это кабинет царского министра. Антикварная мебель, бронзовые люстры на украшенном лепниной потолке, картины на стенах – в очень скромных рамах, но от этого не менее ценные. И множество книг – на английском, немецком, ну и, само собой, на русском. Ровные корешки фолиантов, сдержанно блистающих золотым тиснением: исследования по римскому праву, своды законов, монографии по истории юриспруденции… И, наконец, сам хозяин кабинета. Роман во все глаза глядел на Андрея Константиновича и удивлялся, как это он умудряется не выглядеть глупо, будучи таким франтом: почему костюм с иголочки не делает его похожим на манекен, а обилие украшений – пародией на графа Калиостро.
Руднев не мешал гостю знакомиться с обстановкой своего кабинета. Он, как и предполагалось, абсолютно не заинтересовался тем свёртком, который принёс ему сын бывшего однокурсника. Зато очень внимательно, прищурившись, смотрел на самого Романа.
– Я вчера весь вечер размышлял над твоей просьбой, – неожиданно просто сказал он. Вот так вот огорошил безо всяких предисловий. «Просьбой?! С каких пор робкие невысказанные надежды стали именоваться просьбами?». – Я не беру учеников.
Роман замер, потом нервно отодвинул от себя чашку, порываясь встать.