Сыны Зари
Шрифт:
Всю вторую половину дня и ранним вечером она пыталась справиться с колебаниями своего настроения. Она украдкой бросала на него взгляды и в какой-то миг, изучая его лицо, стала выискивать признак того, что его мысли блуждают где-то еще. Но уже в следующее мгновение принялась мысленно помещать рядом его и свои черты в тяжелом альбоме с фотографиями, который она составила в уме.
Робин и Нина в лондонском парке: она бросает толстые ломти хлеба прямо в огромную стаю уток, а он обвивает рукой ее плечи. Нина и Робин бродят по «Булыжнику», и их плащи сдувает набок ветер, и дымка водяных
Они съели то, что он приготовил, и выпили немного вина. И пока вечер расплывался в пятнах сумерек, она все просила и просила его рассказывать ей разные истории, которые подходили к придуманным ею фотографиям. И он рассказывал их, стараясь не выдать свои чувства вины и раздражения, которые она боялась услышать в его голосе.
Светлое небо, отчетливые силуэты гор. Шестеро человек неторопливо идут к «джипу», стоящему у дома Кемпа. Айра Санчес брел на привязи, слегка покачиваясь, чтобы удержать равновесие. Его руки были связаны за спиной, а петля из веревки, на которой его вели, накинута на шею. Генри Глинвуд открыл заднюю дверцу «джипа».
– Дайте мне повидаться с Кемпом. – Санчес, повернувшись, с треском врезался коленом в кузов «джипа». Глинвуд взглянул на него, но не ответил. – Дайте мне по крайней мере поговорить с ним. – Сознание Айры прокручивало разные возможности.
«...Не знал, что она была... она просила меня взять ее с собой. Они никогда не говорила... сказала, что ей нужно пойти в книжный магазин, поэтому...»
Остальные четверо мужчин забросили Айру назад, словно куль с пшеницей. Один из них сел на место водителя, рядом с Глинвудом.
– Только потому, что я возил ее? – спросил Айра.
– Все это чепуха, Санчес, – взглянул назад Глинвуд. – Тебя видели с ними обоими. Служащий из регистратуры в его гостинице говорит, что ты привел ее туда и забрал оттуда. Ты его знаешь. Кому-то понадобилось подслушивать телефоны в доме. Кому? Кэлли. Мы знаем это и знаем почему. Кто-то поставил это туда. Кто? Правильно – это ты.
Глинвуд похлопал по руке водителя, и они двинулись к воротам.
– Почему я не могу поговорить с Кемпом?
– Он не желает разговаривать с тобой. Я это сделаю. Я дам ему знать, что ты расскажешь, хорошо? А теперь заткнись.
– Ты неправильно все делаешь, ты знаешь это?
– Заткнись.
Водитель притормозил, дожидаясь, пока привратник распахнет для них ворота.
– Дайте мне поговорить с ним. – Капельки слюны стекали изо рта Санчеса.
Глинвуд повернулся на своем сиденье и сказал одному из сидевших сзади:
– Ты только сделай так, чтобы он молчал, хорошо? Поставь ногу на его проклятую морду.
Небо, как бы присыпанное пудрой, сине-фиолетовое, горы, запачканные сумерками. Нина все думала и думала об этих рассказах, прокручивая в голове сцену за сценой. Реальность это или выдумка? Она поднялась с дивана и быстро сорвала все с себя, став бледной колонной во мраке комнаты. Потом направилась в спальню. Кэлли двинулся за ней. Ей казалось, что она может проверить правдивость Кэлли на самой себе, как термометр, подстерегающий вспышку жара, как камертон, ловящий верную ноту...
Он слегка барабанил кончиками пальцев по ее губам и горлу, по ее напрягшимся грудям и чуть выше этих рубчиков паутины шрамов, которая оплела ее бедра.
...Ты забудешь о береге, но никогда не забудешь о море...Она не верила ни слову из этого. Когда Кэлли попытался взобраться на нее, она оттолкнула его на спину и сама вскарабкалась сверху, заставляя его войти в себя. Покрыв его своим телом, она лежала неподвижно, ошеломленная печалью. Шли минуты, и Кэлли просто поддерживал ее тяжесть. Ее глаза блестели в полумраке, его очертания сливались с ее... Они лежали без движения, но в то же время были возбужденны и настороженны, подобно пресмыкающимся, которые кажутся неподвижными во время спаривания.
...Ты стоишь там и ничего, ничего перед тобой нет, кроме моря...Конечно, это было правдой, и она верила в это, как ученик верит своему учителю. Кэлли почувствовал, что эта натянутость ушла, и он перевернул ее на спину, ее руки и ноги раскинулись, как у человека в минуту падения. Она что-то говорила, почти кричала: то ли «сделай больно», то ли «не делай больно», то ли «больно», то ли «не больно»... А он вспарывал ее, как плугом, и не прислушивался.
Горы выглядели почти тенями, а небо было темно-голубым от всходящей луны. Фары «джипа» освещали стволы низких деревьев, кустарник и скалы, да еще темный холмик в той точке, где сходились лучи фар. Глинвуд убрал носок ботинка, и очертания холмика немного изменились.
– Поднимите его, – произнес Глинвуд, и двое мужчин подняли Айру, завалившегося на бок, и словно протянули его Глинвуду, как окровавленный дар. А Глинвуд сказал: – Ну, давай-ка поглядим, что мы имеем. Он пообещал тебе деньги, как только он купит Дега. Ну это все дерьмо и бред. Не важно, тебя в это посвящать не обязательно. И тебе этого оказалось вполне достаточно, да? Ты инсценировал встречу с Ниной. Ты помог и другим их встречам. Ты засадил нам эти жучки. – Глинвуд помолчал. Что-то вдруг опустело в этой полуживой массе перед ним, и его вдруг осенила мысль, что он разговаривал с потерявшим сознание человеком. – Ну-ка поверните его к свету.
Глаза Айры завращались от яркого света. Его лицо было покрыто блестящей на свету кровью, гладкой, как краска, но дальше, от воротника его рубашки и до талии, тянулся обесцвеченный клин.
– Так, хорошо, – продолжил Глинвуд с удовлетворением, – ты знал, где он находился, но ты не знаешь, где он сейчас. И не знаешь, какие у него планы. Он тебе этого не сказал.
Наступило долгое молчание. Никто не двигался с места. Голова Глинвуда была немного наклонена вперед, как у плохо слышащего человека, напряженно вытянувшего шею. Санчес висел между двумя мужчинами, подобно раненному в бою товарищу. В конце концов Глинвуд сказал: