Сыщик-убийца
Шрифт:
Рано утром почтовый экипаж, запряженный взмыленными лошадьми, остановился у дверей гостиницы. В этой карете ехал герцог Сигизмунд и два знаменитейших доктора Парижа.
Доктор Леруа с волнением встретил их и рассказал, что произошло ночью.
Эстер спала лихорадочным сном. Капли крови выступали из-под повязки, наложенной на ее рану.
Сигизмунд, пораженный в сердце, без сил опустился в кресло и заплакал.
Доктора подошли к постели Эстер, осмотрели ее и задали несколько вопросов доктору Леруа, как вдруг Эстер проснулась и села.
На губах ее была улыбка, она оглядывалась вокруг бессмысленным, но веселым взглядом и затем запела.
— Она спасена, — сказал один из докторов, — но не торопитесь радоваться, герцог: она сошла с ума.
В тот же самый день Сигизмунд принял важное решение. Его благородство не позволяло ему скрывать дольше от полковника Дерие то, что случилось, и он сказал себе, что место старика — у постели дочери, ставшей герцогиней де Латур-Водье, поэтому он отправился в Париж на улицу Вандом.
Ворота дома мадам Амадис были обтянуты черным: из него выносили гроб.
Герцог мимоходом спросил, кто умер.
— Полковник Дерие, — ответили ему.
Это была правда.
Накануне утром полицейский комиссар в сопровождении агентов, одетых в штатское, появился в квартире старого солдата.
Он пришел арестовать его по обвинению в заговоре против правительства. Узнав это, полковник упал, пораженный параличом…
Прошла неделя, Эстер становилось все лучше и лучше если не нравственно, то физически, но ее тихое безумие казалось неизлечимым.
Сигизмунд уже принимал меры, чтобы отвезти ее в Париж, и так как мадам Амадис, невольная причина несчастий бедной девушки, предложила навсегда оставить ее у себя, то герцог согласился.
Он думал: «Если бы Эстер осталась в полном рассудке, я имел бы мужество броситься к ногам матери и сказать: «Она теперь ваша дочь, вы должны благословить и любить ее». Но Эстер — безумна, поэтому надо подождать».
Но оставался ребенок. Сигизмунд просил доктора Леруа взять на себя заботы о неизвестном потомке знаменитого имени, о будущем наследнике громадного состояния, стать его сторожем, поддержкой, почти отцом.
Испуганный такой большой ответственностью, доктор сначала отказался, но Сигизмунд обратился к сердцу старика, обрисовав печальное положение бедного ребенка, более покинутого, чем сирота, и Леруа, добродушнейший из людей, был не в состоянии противиться подобным аргументам; он растрогался и согласился, но не захотел взять никакого вознаграждения.
Герцог не стал настаивать, но только просил никогда не произносить его имени, если придется объяснять присутствие новорожденного в доме.
Доктор обещал молчать; а когда он давал обещание, то можно было ручаться, что он его исполнит.
В конце недели мадам Амадис и Эстер отправились в Париж в экипаже, которым правил сам герцог, чтобы избегнуть всякой нескромности.
Доктор, доставший в Вильневе молодую, здоровую кормилицу, вернулся домой с ребенком на руках.
В тот же вечер, укладывая спать своего питомца, кормилица нашла в белье запечатанный конверт, который передала доктору.
На конверте была надпись: «Доктору Леруа».
В нем было двенадцать тысяч франков с запиской от Сигизмунда, который писал, что эти деньги — годовая плата за воспитание ребенка.
Получив деньги, Леруа спрятал их, не сказав о них даже Сюзон, старой служанке.
В это время Клодия и Жорж не оставляли еще гостиницу «Белая лошадь» и знали, что Эстер, сошедшая с ума, вернулась в Париж в обществе мадам Амадис. Они также знали, что сын Сигизмунда отдан на воспитание доктору.
Так как они знали все, дальнейшее пребывание их в Брюнуа делалось бесполезным.
Жоржу хотелось бы не оставлять деревню, не уничтожив ребенка, но Клодия на этот раз, как и всегда, заставила его повиноваться.
— Когда наступит время, — сказала она, — ребенок исчезнет без всякой опасности для нас. Рассчитывай на меня, Жорж, и не сомневайся в том, что я тебе обещаю: ты будешь герцогом! Будешь пэром Франции, единственным наследником богатств де Латур-Водье!
Час спустя куртизанка и маркиз навсегда оставили гостиницу «Белая лошадь», чтобы вернуться в Париж.
Абелю, сыну Поля Леруа, в то время было пять лет, Берте — три, а Анжеле, их матери, — двадцать шесть.
Поль Леруа был механиком, воспитанником академии ремесел и искусств. Его занятия и наклонности сделали из него изобретателя, то есть одного из тех людей, которых ожидают нищета и отчаяние, если они остаются непонятыми, но которые, в случае успеха, быстро идут к славе и богатству. К несчастью, Поль Леруа не принадлежал к последней категории. В основанной им большой мастерской многочисленные работники делали под его присмотром различные машины, но их достоинства покупатели отказывались признавать.
Клиенты Поля Леруа были так немногочисленны, что всякая машина, выходившая из его мастерской, стоила ему больше той суммы, за которую он ее продавал.
Ста тысяч франков, полученных Полем от отца, хватило очень ненадолго, и, женившись по любви на прелестной девушке без всякого состояния, он скоро оказался накануне разорения; тем не менее он все еще надеялся, и не без основания, так как закончил изобретение машины, без сомнения, полезной в различных ремеслах, которая могла бы принести значительную экономию.
Эта машина должна была быть представлена комиссии из ученых и ремесленников.
От успеха опыта зависел заказ одного капиталиста, который поднял бы дело Поля.
Маленькая неисправность в машине отложила опыт на несколько дней, но для починки необходимы были деньги, а у Поля их не было.
Он впал в отчаяние от неудачи, постигшей его в ту минуту, когда он был близок к цели. Ему недоставало ста тысяч франков, и тогда он подумал о своем дяде, который был всегда к нему очень добр. Он отправился в Брюнуа и вернулся в тот же вечер с пятьюдесятью луидорами.