Сыщик Вийт и его невероятные расследования
Шрифт:
Все присутствовавшие, даже надменный мажордом у столика с хрустальными бокалами, затаили дыхание, следя за тем, как Вийт рассматривает патерик.
Тот же ощупал переплёт и корешок, перелистнул несколько первых страниц, испещрённых нечитаемой древней кириллицей, и наугад открыл книгу где-то посередине.
Там был рисунок – монах, стоящий перед пещерой, несомненно, той, с которой началась Печерская лавра. У ног инока расстилались хлеба, позади рос одинокий дуб с вороном на ветке. В отдалении виднелся обнесённый крепостной стеной город. Небо затянули тучи, через которые пробивались
– Видите, – прошелестел смущавшийся Тарасюк, – миниатюры выполнены в полный лист, так что каждая из них, по сути, представляет собой настоящую картину…
– Это изображение полно глубокого символизма, – перебил его Станимирский. – Верёвка, которой подпоясан инок, означает обет. Поле – обильные плоды, которые произрастают из богоугодных деяний. Дуб подразумевает самого Христа, а ворон является знаком сатаны. И господь, и падший ангел зорко следят за поступью святого по грешной земле. Тучи знаменуют опасности, поджидающие на каждом шагу, но ангельские трубы провозглашают, что жизнь этого человека будет славной и беспорочной…
Сыскной надзиратель скосил глаза на Крауса. Тот уже оставил Ветрану Петровну в покое и внимательно следил за обсуждением. Взгляды молодых мужчин встретились, и голландец улыбнулся. Сыщик поспешно пригнулся над столом и перевернул одну за другой ещё с дюжину страниц.
Перед ним оказался новый рисунок – монах, стоящий у стойки для письма. К ногам чернеца свисал свободный край длинного свитка. Инок находился в большом монастырском огороде, среди высоких каменных строений. Пробивалась какая-то зелень, тянулись к солнцу подсолнухи, пестрели многочисленными ягодами кусты, склоняли под тяжестью плодов ветви деревья. На всё это сверху взирал окружённый молниями Господь.
– Это Печерская лавра, какой она была в середине XV века, – тут же стал пояснять Флегий Яросвитович. Его палец указал на изображения зданий. – Известно, например, что вот это окно было заложено кирпичами в 1430 году.
На следующей странице вновь потянулись бесконечные ряды едва узнаваемых букв.
– Манускрипт довольно объёмный – сто двадцать листов, исписанных с обеих сторон, – говорил Станимирский. – Текст нанесён на тонкий пергамент, в те времена безумно дорогой, причём нанесён гусиным пером, заново очинявшимся перед каждой страницей. Чернила, согласно всем химическим анализам, в том числе моим собственным, изготовлены на основе железистых соединений галловой кислоты, что весьма характерно для Средневековья. Листы, как видите, пронумерованы, но в нумерации есть пробелы, некоторые части книги утеряны…
Вийт перевернул ещё несколько страниц кодекса.
На новом рисунке три вора несли за спинами мешки с награбленным. Чуть поодаль стояла церковь, под которой сидел святой с открытой на коленях книгой.
На соседней странице располагалась другая миниатюра – та же церковь, но воры теперь были связаны и лежали на земле. Над ними склонялся в молитве святой.
Павел Иванович пробормотал, покрываясь от смущения пятнами:
– Техника п-прорисовки, внимание к символичности при пренебрежении к р-реальным д-деталям, отсутствие перспективы и оттенков – всё, что мы видим, характерно для С-средневековья…
– К
На новом рисунке чернец на пылающем костре смиренно молился, взор его был устремлён ввысь. Рядом стоял другой инок со стрелой в руке на фоне извечного дуба. Над обоими простирал с небес свои длани Господь.
Тарасюк зашевелился, намереваясь что-то сказать, но под взглядом Станимирского сник и промолчал.
– …Текст написан средневековой кириллицей на языке, характерном для XIII века, – продолжал Флегий Яросвитович. – Встречаются, однако, словоформы, употреблявшиеся в середине XV столетия. По-видимому, переписчик переиначивал на современный ему язык те места, смысл которых за два столетия стал непонятен.
Вийт заглянул в конец книги. На последней миниатюре инок что-то говорил сидевшему перед ним князю. Тот в ответ разводил руками. Двое стоявших позади стражников внимательно слушали.
– Одежда и оружие характерны для середины пятнадцатого века, – сказал Станимирский.
На внутренней стороне переплёта обнаружилась надпись, теперь латиницей. Заканчивалась она буквами: MCDLXII.
– Это дата, «1462», – проговорил знаток рукописей. – Согласно многочисленным записям в том году по просьбе своего киевского торгового партнёра Хабара краковский купец Атанасиус отправил патерик в Вену какому-то Альбрехту. Тот должен был переслать манускрипт с надёжной оказией в дар первенствующему монастырю Святого Афона, именуемому также Великой Лаврой. Об этом Атанасиус и сделал здесь запись на понятном для Альбрехта языке, латыни, – Станимирский ткнул пальцем в текст. – Видите, почерк и чернила отличаются от всей остальной книги.
Вийт кивнул. Он это видел.
– Барон, я распорядился, чтобы вас проводили в библиотеку, – проговорил граф Мйончинский. – Её оборудовали для работы господ учёных, вам тоже там будет удобно. Там есть микроскоп и набор для химических опытов, – хозяин дома пожевал губами, оглянулся на мать, а потом добавил, зачем-то понизив голос: – Однако… Однако, может, вы уже сейчас скажете, что именно заставило вас заинтересоваться этим манускриптом?
Сыщик откинулся на спинку стула, лихорадочно пытаясь придумать ответ. Именно в этот момент Крауса вдруг угораздило вновь что-то зашептать на ухо Ветране Петровне. А та…
Да, та улыбнулась!
Вийт вспыхнул.
– Я не сомневаюсь, что средневековый патерик существует, – крикнул он, вскакивая. – Я не сомневаюсь, что утрехтский букинист Ганс Краус действительно имеет договорённость о его покупке. Равно как и не сомневаюсь, что подлинны все заключения европейских специалистов! Я лишь утверждаю, что всё это не имеет отношения к этой конкретной книге! Она – подделка! А сидящий перед нами господин – самозванец и фальсификатор!