Сыскное бюро Ерожина
Шрифт:
– Извените меня пожалуйста, но мне кажется странным поведение Марыси. Дверь она не открывает, к мобильному телефону не подходит, а балкон у нее на распашку. – Сообщил Цыганков чернявой толстушке, возникшей на пороге. Имен армянских соседей Марыси он не знал и женщин не отличал друг от друга. Кавказская семья была многочисленна, и ничего удивительного в том, что Илья Самсонович их путал не было.
– Арам, выйди сюда. – Крикнула Толстушка вглубь квартиры. Молодой и стройный Арам с лицом печальной птицы молча выслушал Цыганкова.
– Мы тоже несколько дней ее не видим. Но Марыся часто уезжает и мы в ее жизнь не вмешиваемся.
– Если бы она уехала, то отключила
– Отец ругает нас, что мы не пригласили гостя в дом. – Пояснила чернявая толстушка. Илью Самсоновича провели в гостинную, усадили за полированный стол с инкрустацией и подвинули вазочки с урюком, изюмом и орешками. Через минуту гость пролучил чай и кусок торта. Семья громко и эмоционально обсуждала возможные причины отсутствия Марыси.
– Я могу туда пойти. – Тихо предложил Арам и повернул свое печальное птичье лицо к Цыганкову.
– У вас есть ключ? – Удивился Илья Самсонович.
– Нет. Но вы сказали, что балконная дверь открыта. – Ответил Арам.
– Он уже один раз через балкон к соседке ходил. У нее защелкнулся замок и она просила Арама открыть ей изнутри. – Пояснила толстушка: – Арамчик у нас альпинист и лазает по стенам как обезьяна.
Цыганков задумался. Не будет ли это чрезмерно с его стороны? Но человеческое беспокойство не может обидеть Шагрову и Илья решился:
– Я вам буду очень благодарен.
Арам кивнул и молча пошел на балкон. Цыганков остался за столом и видел, как молодой армянин подтянулся на руках, затем вверх медленно поднялись его тонкие ноги в сверкающих лаком штиблетах… В гостинной воцарилось молчание. Прошло несколько минут, Арам не появлялся. Антронник что-то сказал по армянски своей супруге. Та разразилась горячей и долгой речью. Хозяин поморщился, вышел на балкон и задрав голову, позвал сына. Арам не отозвался. Илья Самсонович тоже поднялся из-за стола и двинулся к балкону. Постепенно там скучковалось все армянское семейство. Цыганков с тревогой подумал, что конструкция старого особняка может не выдержать и балкон рухнет.
– Он прочный? – Поинтересовался Илья Самсонович у хозяина, кивнув на балконный пол. Антроник сперва не понял, а потом что-то грромко крикнул своим домочадцам и те быстро вкатились обратно в комнату. На балконе остались только Цыганков и глава семейства. Антронник снова, задрав голову, позвал сына. Илья посмотрел наверх и увидел лицо Арама. Оно из смуглого птичьего превратилась в белую маску. Арам тихо сказал несколько слов отцу по армянски.
– Что там происходит? – Спросил Илья Самсонович проникаясь, беспокойством.
– Она мертвая. – Перевел Антронник слова сына.
Женщины, толпившиеся на пороге балконной двери, в переводе не нуждались. Наступила зловещая пауза, затем поднялдсяч невероятный гвалд. Армяне, вовсе позабыв о госте, что-то кричали друг другу на своем языке. Арам появился в гостиной из парадной двери. Женщины стихли и обступили его. Руки молодого человека дрожали, в глазах застыл ужас. Русский он от волнения совсем забыл и Илья Самсонович с трудом добился от хозяина квартиры перевода.
– Арамчик сказал, что Марыся лежит на тахте голая. Язык у нее вывалился, лицо посинело. Молодая женщина умерла насильственной смертью. – Сообщил Антронник и снова перешел на армянский.
Цыганков сразу
Никита Васильевич Бобров сидел в кресле и смотрел на труп. Он помнил эту молодую женщину, красивую и самоуверенную в галлереи на Остоженке. Она имела все о чем мечтала. Деньги, роскошный лимузин с водителем и огромную квартиру в самом центре Москвы. И даже теперь, посиневшая с вывалившимся языком, она лежала на дорогой шкуре редкого зверя. Марыся Шагрова сама жила по волчьим законам и по тем же законам жизнь закончила. Обыск двигался к концу. Две армянки, приглашенные в качестве понятых из нижней квартиры, старались не замечать тахту, укрытую тигровой шкурой. Вид задушенной соседки их пугал. Никита Васильевич вздохнул, поднялся и медленно побрел по комнатам. Запах изысканных французских духов вызывал у полковника легкую тошноту. Боброву было грустно. Обстановка и весь антураж жилья задушенной шлюхи наводил мысли Никиты Васильевича на странный филосовский лад. Ничего существенного кроме разрезанного на две части снимка, он здесь не обнаружил. Да и эта улика скорее относилась к преступлению совершенному самой хозяйкой квартиры, нежели к ее убийце. Парный портрет академика Понтилеева и его брата, разрезанный пополам, являлся косвенным доказательством причастности покойной гражданки Шагровой к убийству Кирилла Понтелеева.
«Выходит, Ерожин был прав, когда подозревал Шагрову, и зря он от этой версии ушел». Подумал Никита Васильевич. Но Марыся свое уже получила. Если ее метод заманивание в сети старцев и можно было считать криминальным, то в нем хотя бы просматривался элемент артистизма, а выстрел в Кирилла превращал молодую аферистку в самую обыкновенную преступницу. Бобров всегда утверждал что красивых преступлений не бывает. Преступник всегда омерзителен, как бы элегантно он не старался выглядеть. Пролковник вернулся в гостиную, где стояла тахта с телом задушенной Марыси, уже прикрытым простыней и снова уселся в кресло. Он отогнал от себя банальные жалостные мысли, которые возникали при виде красивого женского тела, изуродованнного убийством. Вроде мыслей о том, что эта молодая женщина могла составить счастье достойного мужчины и жить счастливой сама, рожая ему детей и создавая домашний уют. Красота это Божий дар и уход из жизни молодой красивой женщины всегда печален. Полковник извлек из кармана мобильный телефон и набрал номер Ерожина.
– Петр, твою красотку Марысю задушили. И я нашел в ее квартире улики, подтверждающие участие Шагровой в убийстве Понтелеева. Это карточка Кирилла. – Сказал он Петру Григорьевичу, но тот восе не удивился.
– Я разобрался с делом Кирилла Понтелеева. Марыся тут не причем. И ее смерть еще больше убеждает меня в этом. Когда произошло убийство?
– Часов шесть назад по предварительному осмотру нашего медэксперта.
– Все сходится. – Усмехнулся Петр Григорьевич: – Примерно в это время я позвонил одному человеку. Думаю, что это мой звонок ускорил развязку.