Сытый мир

Крауссер Хельмут

— Классно, где ты только не был! — сказал Том.

Я хотел бы произвести на свет двух дочерей — только ради того, чтобы назвать их Луна и Сильвана. А после этого сразу же вышвырнуть их вон.

Том всё ещё продолжает пережёвывать своё сегодняшнее поражение в супермаркете. Он снова — в который раз — в точности описывает, как это случилось, как он держал эту шестибаночную упаковку, справа на боку, прикрыв её телом, технически безупречно. Должно быть, там было установлено какое-то зеркало, которое он проглядел,

или что-то в этом роде.^.

Юдит предлагает ему стащить что-нибудь очень непростое, чтобы вправить вывихнутое чувство собственного достоинства.

Мы плетёмся по Хутендубелю, это трёхэтажная книжная Мекка. Тут мало что меня интересует. Юдит листает дневник Энди Уорхолла, но он очень дорогой. Почти сто марок. Я прошу Тома украсть его. Книга высотой в тридцать сантиметров в твёрдом переплёте.

При краже книг критерии совсем не те, что при их покупке. Вместо цены, содержания и оформления обложки решающую роль начинают играть размеры, вес и возможность свернуть книгу трубочкой. Сейчас лето, под пальто не спрячешь, и мне страшно интересно, как же будет действовать Том.

Он делает это чрезвычайно просто. Он берёт книгу и идёт к выходу. Никто его не останавливает.

Мы удивлены и восхищены. Настроение Тома поднимается. Юдит благодарит его поцелуйчиком. Он вздыхает при этом нарочито громко и живописно.

После этого мы отправляемся в магазин пластинок. Я спрашиваю Юдит, не знает ли она какую — нибудь хорошую новую группу, ведь я определённо многое пропустил, хотя часто заглядываю сюда и продавцы уже нервно на меня поглядывают. Но Юдит ничего не знает о хороших новых группах. Я беру новую запись бетховенской Четвёртой симфонии и иду к стенду с наушниками. Мне дают на прослушивание две минуты, а после этого отнимают наушники. Что, разве этого достаточно?

— Тебе здесь вообще нечего делать, я же тебя знаю, ты всё равно ничего не купишь!

— Но у меня нет денег…

— Чтоб я тебя здесь больше не видел!

Парень, молодой, поджарый, с длинными волосами, выгоняет нас на улицу.

Юдит утешает меня. Том молча протягивает мне Четвёртую симфонию Бетховена в новой записи. Я, конечно, рад, но что мне делать с этой пластинкой? Ведь у меня нет проигрывателя…

— Ничего, — говорит Том. — Главное, они недосчитаются одной пластинки!

Тут он прав. К тому же он снова счастлив. Ведь магазин оборудован, в конце концов, электронной охраной, это превращает кражу в испытание на мастерство. Он блаженно улыбается. Но потом внезапно вздрагивает и сломя голову скрывается в ближайшем торговом пассаже. Я удивлённо гляжу ему вслед. И это моя ошибка.

Потому что с другой стороны ко мне подходит Хайнц. Ах да. Это сволочь. Он делает то, чего делать не полагается. И толкает меня.

— Хаген, скотина поганая, где мой фунт?

Поскольку я задолжал ему двадцать марок.

—

Завтра, Хайнц, завтра!

— Знаю я твоё завтра! Ничего не выйдет! Выкладывай сейчас же!

Хайнц — бандит, и заметный. На народных гуляньях он всегда задирает иностранцев и бьёт их под дых. Он ничего не боится и собирает с миру столько ненависти, что хватило бы на всех нас. Он зверь, лишённый всякого сострадания и не щадящий даже представителей собственного вида. Он дирижирует своей жизнью в острейшем аллегро. То и дело приводя в действие ударные.

Хоть у меня и есть двадцать марок, но мне известно, что Хайнц только что условно осуждён. Поэтому сильно бить не будет. На этом лучше сэкономить.

— Ну, долго я буду ждать? Гони сюда фунт!

— У меня нет. Исчезни!

Бумм.

Вот оно. Крепче, чем я рассчитывал, и в самые зубы, за которыми я должен бдить, ведь у меня во рту три фарфоровые коронки.

Я валяюсь на мостовой. Очень больно. Хайнц, изрыгая проклятия, удаляется прочь, смахивая со лба светлые волосы. А ведь он способен иногда быть и очень милым. Как, например, недавно, когда он гулял по случаю своей последней удачи и угощал всю пивную.

Юдит смотрит на меня с нескрываемым разочарованием.

— Ты позволяешь так просто валить себя с ног?

— Да ты видела его ручищи? Это же экскаваторные ковши.

— И всё равно!

— Мы здесь что, у готтентотов, что ли? Может, я должен держать испытание на мужественность?

Юдит молчит. Я встаю перед ней и подбиваю на то, чтобы она со мной подралась. Но этого она не хочет.

Из торгового пассажа выкрался Том.

— Что, он уже ушёл?

— Почему ты меня не предупредил?

— Звиняй, я же не знал, что ты ему тоже должен…

Тккие типы, как Хайнц… если им сопутствует удача, они великодушны, широки, хвастливы, дают взаймы, платят за других. Когда их снова поджимает, они бегают за каждым фунтом.

Но Хайнц и справедлив. Двадцать его марок считай что пропали. Он никого не бьёт дважды за одну и ту же сумму. Недельки через четыре я снова могу попросить у него взаймы. Хайнц замешан во многих дурных делишках. И он очень неосмотрителен и неосторожен, рассказывает о своих проделках кому ни попади. По большей части все эти откровения прямой дорогой доходят до булей.

Мы бредём под воротами Карла.

Юдит спрашивает, почему площадь Карла называется Штахус.

— Думаю, сокращение от святого Евштахиуса…

— А что общего с этой площадью у святого Евштахиуса?

— Понятия не имею. Надеюсь, здесь он был сожжён.

Я покупаю для Юдит низку глазированных фруктов. От Хагена и от всего сердца. Но она не любит глазированные фрукты. Тогда я поедаю их сам.

Посреди Штахуса вовсю бьют фонтаны. Ребятишки бегают вокруг, мокнут и верещат.