Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи
Шрифт:
Впрочем, откуда бы ни взялись сюнну, в III веке до н. э. они активно заявили о себе, создав на границах Китая гигантскую, первую в истории кочевую империю. Но об этом — в следующей главе.
Глава 2.
Создание империи
В те годы, когда император Цинь Ши-хуанди оттеснил кочевников на север, воздвиг Великую стену и построил вдоль границы сорок четыре новых города, власть над сюнну принадлежала шаньюю по имени Тоумань. Из текста «Исторических записок» не вполне понятно, существовал ли в это время какой-то союз их племен, или же Тоумань правил лишь одним из них. Судя по той огромной армии, которые сюнну и их союзники смогли выставить против царства Чжао в середине III века до н. э. (см. главу «Поиски предков»), процессы объединения у северных варваров уже шли полным ходом. Тем не менее их гигантская кочевая империя была создана поколением позднее. А пока Тоумань под натиском китайцев перебрался на север.
Старшего сына Тоуманя звали Маодунь (Модэ или Моду), он должен был наследовать отцу. Но шаньюй решил передать власть младшему сыну, рожденному любимой женой. Для того чтобы избавиться от нежелательного, хотя и законного претендента, Тоумань отправил своего наследника заложником к племенам юэчжи,а потом напал на них, рассчитывая, что заложник будет убит. Юэчжидействительно собрались расправиться с юношей, однако Маодунь, «завладев прекрасным конем, сумел ускакать» и вернулся к отцу. Тот, как пишет Сыма Цянь, «оценил его мужество» и отдал под командование сына десять тысяч всадников. Быть может, Тоумань просто вынужден был сделать красивый жест, чтобы отвести от себя подозрения в попытке сыноубийства. Во всяком случае, Маодуня это не обмануло, и он стал тщательно готовить свою маленькую армию.
Маодунь приказал изготовить стрелы «минди» со свистящими наконечниками и издал приказ: «Каждый, кто не станет немедленно стрелять в направлении полета свистящей стрелы, будет обезглавлен». Сыма Цянь рассказывает:
«[Маодунь] отправился на охоту на диких птиц и зверей и всем, кто не стрелял туда, куда летели свистящие стрелы, он снес головы. В конце концов Маодунь выпустил свистящую стрелу в своего отличного коня, и некоторые из его приближенных не осмелились выстрелить в него. Маодунь тут же казнил тех, кто не стал стрелять в коня. Еще через некоторое время Маодунь выпустил свистящую стрелу в свою любимую жену. Некоторые из его приближенных страшно испугались и не осмелились стрелять, Маодунь казнил и их. Через какое-то время Маодунь поехал на охоту и послал свою свистящую стрелу в отличного скакуна, принадлежавшего шаньюю, все его приближенные выстрелили по нему. Тогда Маодунь понял, что все его приближенные годятся в дело. Как-то во время охоты со [своим] отцом Тоуманем он выпустил свистящую стрелу в Тоуманя, и все его приближенные тоже выстрелили свистящими стрелами в том же направлении и убили шаньюя Тоуманя. Затем [Маодунь] предал смерти мачеху, младшего брата, тех сановников, которые не повиновались ему, и объявил себя шаньюем» {69} . Это случилось в 209 году до н. э. {70}
Ближайшими соседями сюнну в те годы были племена дунху,они «были сильны и процветали». Узнав о воцарении нового правителя, дунхунаправили к нему посла с требованием отдать «скакуна Тоуманя, который мог пробежать в день тысячу ли». Тысяча ли тогда составляла 432 километра [2] (сегодня — строго 500 километров); это значительно больше, чем может проскакать за сутки даже очень хорошая лошадь (максимальный зарегистрированный результат —311,6 километpa в сутки {71} ), — вероятно, Сыма Цянь несколько приукрасил достоинства коня. Во всяком случае, приближенные Маодуня решительно воспротивились такому требованию. Однако сам Маодунь сказал: «Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть [для него] одного коня?» И лошадь была отправлена к новым хозяевам.
2
В эпоху Цинь—Хань ли составлял 432 м (Крюков.Древние китайцы. С 370).
Через некоторое время осмелевшие дунхунаправили Мао-дуню очередное требование: они хотели получить одну из его жен. Приближенные шаньюя вновь воспротивились и обвинили соседей в том, что те «не знают правил поведения». «Маодунь [на это] ответил: “Разве можно, живя по соседству с другим государством, пожалеть для него одну женщину?” И он отдал свою любимую жену дунху».
Тогда дунху,«еще более возгордясь», потребовали отдать им пограничные земли, лежавшие между ними и сюнну. Земли эти не были населены и по большому счету никому не были нужны; некоторые из советников Маодуня сказали: «Эти заброшенные земли можно отдать, а можно и не отдавать». Но на этот раз правитель пришел в «страшный гнев». Он сказал: «Земля — это основа государства, разве можно отдавать ее!» И отрубил головы всем, чья точка зрения не совпала с его собственной. Лишились голов и те, кто запоздал явиться на срочно объявленную мобилизацию.
Вероятно, Маодунь слегка покривил душой и дело было не столько в землях, сколько в том, что дунху,привыкшие к покладистости соседа, никак не ожидали от него такой реакции и не были готовы к нападению. «Маодунь во главе своих отрядов атаковал дунху,разгромил их и убил их предводителя, взяв в плен множество людей, скота и имущества».
Одержав первую победу, Маодунь разгромил племена юэнжина западе, а на юге завоевал территории, занятые племенами лоуфаньи байян.Он полностью вернул сюннуские земли, отобранные императором Цинь Ши-хуанди, и установил границу с Китаем по прежней укрепленной линии к югу от Хуанхэ. Потом он вторгся в земли Янь (в окрестностях современного Пекина) и Дай (во Внутренней Монголии). Теперь в его распоряжении имелось уже более трехсот тысяч лучников. На севере сюнну подчинили племена хуньюй, цюйшэ, динлин, гэкуньи синьли.С тех пор, пишет Сыма Цянь, «вся сюннуская знать и высшие сановники покорились Маоду-ню, посчитав его мудрым правителем» {72} .
В научной литературе Маодуня часто отождествляют с Огуз-каганом, эпическим предком тюркского народа, — эту точку зрения впервые предложил Н.Я. Бичурин {73} . Действительно, биографии обоих героев — исторического и эпического — в чем-то схожи {74} . Конечно, Маодунь из китайских летописей, в отличие от Огуз-кагана, не мог похвастаться тем, что был зачат матерью от луча света, вырос за сорок дней и имел в помощниках говорящего волка {75} . Но оба героя едва не погибли от козней своих отцов, оба пришли к власти, совершив отцеубийство, оба не слишком дорожили двумя своими первыми женами, оба провели схожие структурные преобразования в своих государствах {76} .
Сыма Цяня отделял от его героя не такой уж долгий период времени — около ста лет. Тем не менее за этот короткий срок рассказы о Маодуне успели приобрести типичные для эпоса (или даже для сказки) черты: повтор аналогичных событий по три или четыре раза с нарастанием эффекта (стрельба вслед за свистящими стрелами, отсылка дани соседям); готовность героя ритуально пожертвовать такими традиционными для фольклора ценностями, как конь и жена; положительная оценка главного героя, хотя он совершает поступки безусловно аморальные (убийство отца, мачехи и младшего брата).
Отметим, что отцеубийство (несмотря на то что в данном случае его можно оправдать местью) было тяжелейшим, практически невероятным преступлением в глазах любого китайца. Оно нарушало основы не только конфуцианской морали, но и самой структуры мироздания. И тот факт, что Сыма Цянь сообщает об убийстве Маодунем собственного отца совершенно спокойно, не давая этому преступлению никаких нравственных оценок и не выводя из него никаких грядущих катастроф, говорит о том, что историк, описывая юность будущего шаньюя, опирался не на китайские архивы, а на сюннуский эпос.
Кроме того, очень многое из того, что рассказывает Сыма Цянь о Маодуне, представляется попросту невозможным в реальной жизни — на это обращает внимание Н. Н. Крадин в книге «Империя хунну» {77} . Во-первых, трудно представить, чтобы политический переворот и отцеубийство готовились столь публично, с привлечением такого количество народа. Во-вторых, известно, что мужчины из рода шаньюев (Сюй-ляньти или, в другой транскрипции, Люаньди {78} , Луяньти {79} ) традиционно брали жен в других знатнейших сюннуских родах: Хуянь, Сюйбу, Цюлинь и Лань {80} . Конечно, среди многочисленных супруг шаньюя могли рано или поздно появляться и женщины иного происхождения. И все же есть все основания думать, что юноша, которому еще не исполнилось и 25 лет и который совсем недавно вернулся к своим соплеменникам, не успел обзавестись гаремом. Скорее всего, жена Маодуня была сосватана ему отцом, когда тот решил примириться с сыном, и, значит, она принадлежала к сюннуской знати. Беспричинное убийство этой женщины не могло остаться безнаказанным. В-третьих, непонятно, почему массовые казни воинов, не решившихся пустить стрелу в коня и в знатную женщину, не обратили на себя внимание шаньюя и его приближенных. Да и сами воины — свободные общинники — не стали бы терпеть подобный террор от человека, который был всего лишь одним из возможных наследников шаньюя. В-четвертых, невероятно, чтобы кто-либо, будь он даже и родным сыном, мог без последствий для себя убить любимую лошадь отца. Конь всегда был священным животным для кочевника, убийство чужого коня было вызовом и жесточайшим оскорблением. Не слишком вероятным представляется и сам факт отцеубийства, более типичный для фольклора, чем для реальной жизни. Конечно, всякое случалось, и все же в истории кочевого мира в борьбе за престол значительно чаще убивали братьев, кузенов, дядей и других родичей — то есть возможных претендентов, чем отца.