Т-а и-та
Шрифт:
Та мгновенно вспыхивает и краснеет. Неудержимо тянет прихвастнуть успехом перед подругами и в то же время не хочется лгать: а вдруг не поверят. Изведут насмешками, засмеют!..
— Да, пели… — словно борясь с собой, с зажмуренными на миг глазами, говорит она.
— А вот и не правда! Не пели, потому что тебе тогда было двенадцать всего лет. А поются серенады только в честь взрослых!
Шарадзе безжалостно хохочет, сверкает ослепительными зубами. Потом машет рукой.
— Mesdames, бросьте, не слушайте, она все сочиняет. Лучше разгадайте шараду. Что это будет: стоит
— Где уж нам! — иронизирует обиженная донна Севилья.
— Я так и знала, я так и знала, — торжествует Шарадзе. — А это, между тем, так просто разгадать: паспорт… Вот и все.
— Какой паспорт? — недоумевают подруги.
— Самый обыкновенный: вид на жительство. Корова, сакля, девушка, виноградник — все это вид на жительство, а вид на жительство это ведь паспорт. Ха, ха, ха!.. Не остроумно разве?
— Удивительно остроумно! — шипит Ольга Галкина.
— Mesdames, смотрите ночь-то какая! — шепчет в восторге Хризантема, поднимая штору и впиваясь глазами в круглую полную луну.
— До Рождества меньше месяца осталось… Все разъедутся, а мы останемся… И что за глупый обычай, В сущности, оставлять на каникулы и праздники выпускных воспитанниц. Скучно-то как будет!
— Не весело, конечно, что и говорить.
— Кто-то идет, mesdam'очки…
— В ушах у тебя ходит кто-то… Не пугай понапрасну, и так тяжело.
— Оля, милая, расскажи про бой быков в Испании, все-таки убьем время.
— Нет, нет, не надо. И так нервы натянуты, а ты — с быками!
— У Балкашиной валерьянка с собой. Прими.
— Mesdames, если наша Тайна умрет, душа ее, чистая, святая, поднимется на крыльях ангелов к престолу Бога, — словно серебристый ручеек, звенит своим хрустальным голоском Золотая Рыбка.
— Типун тебе на язык. Вот выдумала тоже! Умрет! Она не смеет умереть! Она должна жить! — горячо и страстно вырывается у Ники.
— Тише, mesdames, тише. Идут…
На этот раз никто не протестует. В коридоре ясно слышатся приближающиеся шаги. Кто-то словно крадется, осторожно шурша накрахмаленным платьем.
— Стеша… Она это. Но почему не утром? Почему сейчас? Значит… Значит, все кончено…
И тридцать слишком пар глаз устремляются с тревожным и жадным любопытством навстречу приближающейся Стеше.
— Что, Стеша, что? Умерла?.. Не мучьте, ради Бога. Скончалась? — бросаясь навстречу служанке, кричат институтки.
— Жива… Живехонька… Лучше ей, милые барышни! Много лучше…
О, какой восторг! Какая радость!
Сколько разнородных впечатлений пережито в этот короткий миг. Целуют Стешу, как вестницу радости, вестницу счастья.
Спасена Тайна! Милая, маленькая Глаша-Тайночка — спасена.
И три десятка девушек бросаются в объятья одна другой и радостно целуются, как в Светлый Праздник…
Глава IX
Медленно, незаметно подползли Рождественские праздники. Весь институт разъехался на каникулярные две недели, остались только выпускные воспитанницы да кое-кто из младших классов, из тех, кому дальность расстояний не позволяла уезжать далеко на такое короткое время.
Рождественские каникулы, это — время относительной свободы для институток. Встают на праздниках воспитанницы без звонков, а кому когда заблагорассудится. Ходят, одетые не по форме, со спущенными за спиной косами, в собственных «ботинках» и чулках. Классные дамы как-то добрее и снисходительнее в это время, мало взыскивают с провинившихся, еще меньше следят за своим маленьким народом. Жизнь, словом, выходит из своего русла и менее всего чувствуется пресловутая казенщина в праздничное время.
Елка для маленьких вышла на диво красивой в этом году. Сами выпускные украшали ее цветными картонажами, разноцветным цепями, пестрыми фонариками и золотым дождем. На второй день праздника было решено устроить музыкально-вокально-танцевальный вечер «в пользу бедной сиротки». Какой сиротки — никто, кроме первых, не знал.
В сочельник утром депутация выпускных направилась к maman отнести программу.
Генеральша Марья Александровна Вайновская, красивая, стройная пятидесятилетняя женщина, с седым начесом пышных волос и с юношески молодыми глазами, внимательным, зорким «всевидящим» оком просмотрела программу и издала тихое «гм» на строках, указывавших, что на вечере предполагаются, между прочим, танцы босоножки и цыганские романсы.
— Но… Но, mes enfants, [17] босые ноги?.. Это не совсем удобно, как будто… — произнесла она краснея всем своим удивительно моложавым, без намека на морщины, лицом.
Ника Баян, старая и неизменная любимица начальницы, очаровательно смущаясь, выступила немного вперед.
— Но, maman, я надену что-нибудь, если нужно. Я не буду плясать босая… Это говорится только — босоножка.
Добрые голубые глаза генеральши внимательно смотрят на девушку.
17
Дети.
— Конечно, mon enfants, [18] конечно. Все должно быть корректно. Я надеюсь на тебя.
Потом они беспокойно обращаются к смуглому личику и энергично сомкнутым бровям Шуры Черновой.
— А какие цыганские романсы ты будешь петь на вечере, дитя?
Шура усмехается. Сросшиеся брови чуть заметно вздрагивают над пламенными глазами.
— О, maman, — говорит она, не колеблясь, — я буду петь самые красивые, самые поэтичные песни о полях, о лесе, о степях и кострах, привлекающих взоры среди вольных степей своими огненными точками. Я заставлю слушателей понять всю красоту дивных бессарабских ночей, где кочуют бродячие племена смуглых людей, где варят они, среди дыма костров, свою убогую и скудную пищу, где слагают свои звонкие прекрасные песни, те песни, о которых писать когда-то наш бессмертный поэт Александр Сергеевич Пушкин.
18
Дитя.