Т-а и-та
Шрифт:
Медленно садилось солнце… Алая вечерняя заря вспыхнула на горизонте и ярким поясом опоясала полнеба…
Заревом заката даль небес объята, Речка голубая блещет, как в огне, Нежными цветами убраны богато, Тучки утопают в ясной вышине,— декламирует
Когда она кончает, все долго молчат. И снова тихо звенит нежный, печальный голос «невесты Надсона».
— А я, mesdames, уеду к себе на родину, в Саратов… Продолжать буду копить деньги на памятник «ему». Вот поставлю памятник, украшу венками и буду каждый день ходить туда, свежие цветы менять, а зимой венки из хвои.
— А я в Севилью поеду, — неожиданно вырывается у Галкиной.
— Вот-вот, тебя только там и не хватало! — смеется Шарадзе.
— И не хватало, понятно… Жить буду там, на бой быков ходить, серенады слушать.
— Смотри, прекрасная испанка, за тореадора замуж не выскочи, — смеется Золотая рыбка.
— Тебя не спрошу.
— А Хризантема, mesdames, не права, говоря, что мы разлетимся в разные стороны и забудем друг друга… Ведь есть же связывающее всех нас навеки звено, — неожиданно поднимает голос Ника, притихшая было до сих пор в глубокой задумчивости, так мало свойственной этому жизнерадостному, подвижному, как ртуть, и неумолчному юному существу.
Все смотрели на нее вопросительно.
— Наша Тайна разве уже не связывает нас? Неужели вы о ней забыли?
— Но она будет в приюте и перестанет нуждаться в нашем попечении, — слышатся несколько грустных голосов.
— Напротив, напротив. Именно теперь и будет нуждаться, и всю жизнь. И мы должны, mesdames, довести доброе дело до конца.
Звонкий голосок Ники звучит глубоко, проникновенно.
— Мы не выпустим ее из вида ни на один день. Пусть те, кто живет в этом большом городе, навещают ее и сообщают о ней тем, которые будут заброшены отсюда на край света. Да, да, так будет. Так должно быть.
— Да будет так, — шутливо-торжественно поднимает руку Шура Чернова.
Но на нее шикают со всех сторон. Плоской и ненужной кажется в этот торжественный момент шутка.
— Да, да, mesdames, мы не можем оставлять Глашу, нашу Тайну, мы должны всячески заботиться о ней. Дадим же слово друг другу делать это.
— Даем слово!
— Честное слово!
— Клянемся!
— Да! Да!
Еще ниже спускаются голубые сумерки. Догорел алый закат на далеком небе. Где-то далеко от садовой беседки дребезжит звонок. Это зовут к ужину и вечерней молитве.
— Ника, — неожиданно просит Золотая рыбка: — спляши нам сейчас.
— Душа так просит красоты, — тут же поддерживает «невеста Надсона».
— Да, да, спляши, Ника, — уже раздается общий настойчивый голос.
Без слов и возражений поднимается со скамьи хрупкая изящная фигурка темнокудрой девушки. Быстрым движением сбрасывает она с ног неуклюжие прюнелевые ботинки и, оставшись в одних чулках, феей юности, легкой и воздушной, кружится по просторной беседке. Каштановые кудри распадаются из тяжелого узла и струятся вдоль стройных плеч и тоненькой шейки. Вдохновенно поднятые к вечернему небу глаза словно кого-то ищут в лазурных далях… Она дает один круг, другой, третий, четвертый… Несравненны ее движения, прелестно одухотворено лицо, о чем-то словно говорит ее порывистое дыхание.
Восторженно смотрят на нее подруги. Точно поют их молодые души… Расцветают в них розовые крылатые надежды. И чудится каждой из этих притихших в молчаливом восторге девушек, что сама Радость Жизни, Светлая Волшебница Счастья, носится перед ними, олицетворенная, неуловимая и нежная, как полуночный сон.
Но вдруг порвалось настроение…
Внезапно остановилась Ника. В полуоткрытую дверь беседки просовывается испуганное лицо:
— Mesdam'очки, ради Бога… До того заучилась что в голове все перепуталось — одна каша… Помогите, ради Бога. У кого, у греков или римлян, была третья Пуническая война? — и Эля Федорова с не поддельным выражением отчаяния оглядывает собравшихся в беседке подруг.
— У персов… У египтян… У франков… — хохочет, как безумная, Шарадзе и опускается, точно валится на скамью.
А сумерки все сгущаются, все ползут незаметно… Алая заря давно побледнела… Где-то в последней аллее защелкал ранний соловей, защелкал тонко, таинственно и грустно.
Еще один день канул в вечность. Еще одним днем ближе к тому неизбежному часу, когда тридцать девушек, как стая легких птиц, разлетятся по белу свету в погоне за своей долей, — счастливой и радостной, или мрачной и печальной — кто знает, кто ведает сейчас!..