Т. 04 Дорога доблести
Шрифт:
Именно такой стаканчик капитан держал в руке. Он поглядел мне прямо в глаза и сказал:
— За нашего героя! Skal! — запрокинул голову и выплеснул содержимое стакана в рот.
По всему столу эхом разнеслось: «Skal!» — и каждый из сидевших опрокинул свой стакан так же лихо, как капитан.
Ну и я тоже. Должен сказать, что положение почетного гостя налагает определенные обязанности — «если живешь в Риме… [168] » и так далее. Но истина в том, что у меня просто не хватило настоящей силы воли, чтобы отказаться. Я сказал себе: «Такой маленький стаканчик не может повредить» — и осушил его одним глотком.
168
Начало
И в самом деле, ничего не произошло. Аквавит прошел отлично. Приятный, холодный как лед глоток, оставивший после себя острый привкус пряностей, среди которых выделялась лакрица. Я не знал, что именно пью, и не был даже уверен, что это алкоголь. Во всяком случае, мне он таковым не показался.
Мы сели, кто-то поставил передо мной тарелку с едой, и личный стюард капитана налил мне еще стаканчик шнапса. Я уже собрался приняться за еду — восхитительные датские закуски из тех, что обычно входят в ассортимент smorgasbord [169] ,— когда кто-то дотронулся до моего плеча.
169
Ваше здоровье (дат.).
Я поднял глаза — это был Многоопытный Путешественник.
Рядом с ним стояли Авторитет и Скептик.
Имена у них теперь были другие. Некто (или нечто), превративший мою жизнь в запутанную головоломку, особо далеко в данном случае не пошел. Джеральд Фортескью, например, теперь стал Джереми Форсайтом. Несмотря на мелкие изменения, я без труда узнал каждого из них, а новые имена были достаточно сходны со старыми — показатель того, что кто-то или что-то продолжает свой розыгрыш.
(Но тогда почему моя новая фамилия так сильно отличается от фамилии Хергенсхаймер? В звучании имени Хергенсхаймер есть особое достоинство, я бы сказал, в нем слышны отголоски известного величия. А Грэхем — имечко так себе).
— Алек, — сказал мистер Форсайт, — мы недооценили вас. Дункан, и я, и Пит с радостью признаем это. Вот три тысячи, которые мы вам должны, и… — он протянул руку, которую до сих пор держал за спиной; в ней оказалась здоровенная бутылка, — вот самое лучшее шампанское, какое только есть на пароходе, как знак нашего уважения.
— Стюард! — крикнул капитан.
И тот же стюард, ведавший напитками, двинулся вокруг нашего стола, наполняя стаканы всех сидевших. Но еще до этого обнаружилось, что я снова стою и трижды под возгласы «Skal!» опустошаю стаканчики аквавита — по одному за здоровье каждого проигравшего, — а в другом кулаке сжимаю три тысячи долларов (долларов Соединенных Штатов Северной Америки). У меня не было времени разбираться, почему три сотни вдруг превратились в три тысячи, что, впрочем, было не более странно, чем то, что случилось с «Конунгом Кнутом».
Капитан Хансен приказал официантке приставить к столу стулья для Форсайта и его компании, но все трое отказались на том основании, что жены и соседи по столам ждут их возвращения. Да и у нас места маловато. Для капитана Хансена все это не имело ни малейшего значения. Он был настоящий викинг, величиной чуть меньше дома: дай ему молот, и он вполне сойдет за Тора [170] — мышцы у него были даже там, где у обычных мужчин их отродясь не бывает. Так что с ним особенно не поспоришь.
170
Тор — в скандинавской мифологии бог грома, сын Одина, наиболее могучий воитель среди богов-асов. Тора больше всего боялись их главные враги, великаны-йотуны. Могучий рыжебородый мужчина, вооруженный
Впрочем, он добродушно согласился на компромисс — они вернутся к своим столам и кончат обед, но сначала присоединятся к капитану и ко мне и вознесут благодарность Седраху, Мисаху и Авденаго [171] — ангелам-хранителям нашего доброго друга Алека. И весь наш стол, как один человек, будет участвовать в этом…
— Стюард!
И все мы трижды прокричали «Skal!», выделяя из всех миндалин антифриз в невероятном количестве.
Вы все еще считаете? Думаю, уже стаканчиков семь. Можете перестать считать. Именно в этом месте я потерял счет выпитому. Ко мне стало возвращаться то отупение, которое я ощутил на половине пути через огненную яму.
171
Седрах, Мисах и Авденаго — три иудейских отрока, брошенные Навуходоносором в огненную печь за отказ поклоняться золотому истукану и чудесным образом оставшиеся невредимыми.
Заведующий напитками стюард кончил разливать шампанское и, повинуясь знаку капитана, добавил к первой бутылке новые. Снова пришла моя очередь произносить тосты, — я рассыпался в комплиментах трем проигравшим, после чего все выпили за капитана Хансена и за добрую посудину «Конунг Кнут».
Капитан поднял бокал за Соединенные Штаты, и все обедающие встали и выпили вместе с ним; тогда я счел необходимым предложить тост за датскую королеву, что вызвало новые тосты в мою честь, и капитан потребовал, чтобы я произнес речь.
— Расскажите, как вы чувствовали себя в печи огненной.
Я попытался отговориться, но кругом оглушительно гремели крики всех присутствующих: «Речь! Речь!»
Я с трудом поднялся, стараясь припомнить, о чем говорил на последнем ужине, организованном с целью сбора средств для поддержания заморских миссий. Речь ускользала от меня. Наконец, я сказал:
— А!!! Вздор! Тут и говорить не о чем. Только приклоните ухо ваше к земле, налягте плечом на штурвал, поднимите глаза к звездам, и вы с легкостью сделаете то же самое. Спасибо вам, спасибо всем, а в следующий раз мы все до единого соберемся у меня дома.
Кругом кричали, снова орали «Skal!» — уж и не помню сейчас, по какому поводу, — и тут леди, которая сидела слева от капитана, подошла ко мне и расцеловала, после чего все прочие леди, сидевшие за капитанским столом, сгрудились вокруг меня и принялись обцеловывать. Это, видимо, воодушевило остальных дам в салоне, так как из них сформировалась целая процессия, направившаяся ко мне за поцелуями, но по пути целовавшая капитана; а может быть, порядок был обратный.
Во время этого парада кто-то унес мою тарелку с бифштексом, относительно которого я строил некоторые планы. Правда, я не слишком горевал о потере, так как бесконечная оргия лобзаний ошеломила меня и погрузила в изумление, ничуть не меньшее, чем история с туземками, которые прошли по углям.
Потрясение я испытал сразу же, как только вошел в обеденный салон. Давайте скажем так; мои спутницы-пассажирки были вполне достойны того, чтобы появиться на иллюстрациях в «National Geographic…».
Да! Вот именно! Ну, может не совсем так, но то, во что они были одеты, делало их куда более голыми, чем те дружелюбные туземки. Я не стану описывать их «вечерние туалеты», ибо не уверен, что смогу это сделать. Более того, я убежден, что делать этого не следует. Ни у одной из них не было прикрыто более двадцати процентов того, что леди прикрывают на костюмированных балах в том мире, где я родился. Я имею в виду — выше талии. Их юбки, длинные и часто волочащиеся по полу, скроены или разрезаны самым соблазнительным манером.