Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
— Живал здесь и зимой, и летом, и осенью. А гляди-ка, вон и амбар у меня тут есть, и баню срубил. Как можно без этого человеку?
Внутри изба вовсе поразила Акимова. Она была просторной, светлой, стены тесаны, желты от просохшей смолы. Пол из струганых кедровых плах, потолок высоко: руку вскинешь над головой — не достать его. Кары в два этажа. В одном из углов уютно приткнут стол.
Акимов кинул на него взгляд, и впервые за эти недели потянуло его сесть к столу, разложить книги, бумаги, подумать над чистым листом. «А записать надо бы многое, — думал он. — Во-первых, по поводу нашей дискуссии в Нарыме относительно перерастания
Акимов снял с плеч поклажу, прошел к столу, сел на круглый обтесанный чурбак. И тут только вспомнил, что ни книг, ни бумаги, ни средств записи у него нет.
— Уморился, паря? — спросил Федот Федотович, устраиваясь на коленях возле печки.
— Сегодня не устал, а вчера едва ноги дотащил, — признался Акимов.
— Ну, теперь спешить нам некуда. Сейчас избу обогреем и баню начнем топить.
— Это хорошо!.. Покажи, Федот Федотыч, где у тебя тут что: лопата, топор, ведра. Пойду баню готовить, — предложил Акимов.
— А в самом деле — зачинай! Пока я тут хлопочу, ты там то-сё сделаешь. Пошли-ка!
Они вышли. Федот Федотович вытащил из амбарушки пешню, лопату, бадейку.
— Поначалу, паря Гаврюха, пробей тропку к бане и к озеру. Вон у того дерева расчисти снег и продолби прорубь. А дрова в бане на топку я завсегда оставляю. Придешь иной раз, а тебя туда-сюда качает. — Федот Федотович окинул Акимова взглядом, как бы оценивая, достаточно ли расторопный помощник появился у него.
— Все понял, Федот Федотыч, — сказал Акимов.
Как только старик скрылся в избе, Акимов ретиво принялся за работу. Тело его давненько уже тосковало по горячей воде. Хотелось скорее натопить баню, залезть на полки и прогреться до костей.
Тропку к бане и озеру он прочистил быстро. Задержался на долбежке проруби. Пешня была легкой, скользила в руках. Несколько раз Акимов чуть не угодил пешней по собственной ноге. Сноровки владеть пешней у него не было. Хоть инструмент простой, а пользоваться им надо умело. Акимов налегал на силу, втыкал пешню в лед чуть не по самую рукоятку, а надо было бросать ее легко, играючи, но непременно под большим наклоном. Пока приноравливался к инструменту Акимов, пришел Федот Федотович. Посмотрев на работу Ивана, с усмешкой сказал:
— Зря, паря Гаврюха, пар расходуешь. Дай-ка! Вот эдак надо долбить.
Через пять минут в проруби забулькала вода. Акимов принялся бадейкой таскать воду в баню. Пока он наполнял котел, вмазанный в каменку, и две кадки, Федот Федотович разжег топку. Густой, смолевой дым потянулся в открытую дверь бани.
— Прикрыть бы дверь, Федот Федотыч. Так мы, пожалуй, и к утру баню не нагреем, — забеспокоился Акимов.
Но в этих делах он был полным профаном.
— Не бойся, паря. Как уголья нагорят в печке, так и прикроем. Жарко будет. Дух перехватит! Пусть топится. Пойдем в избу, перекусим, а чаевничать после бани будем. У меня и брусника найдется.
Всухомятку похрустели сухарями. Федот Федотович поручил Акимову следить за печкой,
Зимний день в тайге короткий, вечер опускается стремительно и неслышно. Наступили сумерки. Акимов сидел возле печки, бездумно, в полудреме прислушивался к ее шуму. Сколько так просидел, он не мог бы сказать. В дверь потянуло холодом.
— Баня готова, паря. Как ты, попариться-то любишь, нет ли? У меня и венички тут заготовлены. Запарил сейчас и тебе и себе. А ты что ж в темнок'aх сидишь?
Старик зажег жировик, скинул полушубок но шапку не снимал, а рукавицы взял под мышку. Акимов смотрел на него с удивлением.
— В баню тут я без одежки хожу, — сказал Федот Федотович, уловив недоумение Акимова.
Акимов заколебался: может быть, и ему идти без полушубка? Предбанника ведь нет. Полушубок придется бросить прямо на снег возле бани. Но почему старик оставался в шапке и прихватил с собой рукавицы, Акимов пока не понимал. Ну, шапка — туда-сюда, молено объяснить: старик бережет от простуды голову, но вот рукавицы? Зачем же они ему сейчас?
Акимов все-таки не рискнул идти в баню раздетым. Накинул полушубок, надел шапку, зашагал вслед за Федотом Федотовичем.
В дверь бани пахнуло жженой глиной и распаренным березовым листом. Жировик подмигивал, но горел уверенно, оттесняя сумрак под полки и за каменку.
Едва Акимов разделся, тело его обложило влажное тепло. Выступил пот, с кожи ровно бы начал сползать, как изношенная рубаха, верхний слой. Федот Федотович придвинул Акимову корыто, полное горячей воды.
— Мойся, паря Гаврюха, а я сейчас поддам парку да полезу кости греть.
Старик окатил себя из бадейки, потом большим ковшом зачерпнул в кадке воду и плеснул ее на каменку. Вода с шипением в тот же миг превратилась в белое облако, которое с яростью ударилось в потолок и расползлось по всей бане. Акимова чувствительно обожгло. Он втянул голову в плечи, сжался. Федот Федотович надел шапку и рукавицы, взял из маленькой кадки распаренный березовый веник и полез на полок.
Покрякивая, он хлестал себя по телу нещадно. При каждом взмахе веника Акимова обжигало горячим воздухом. Акимов забился в угол, чувствуя, что ему нечем дышать. А Федот Федотович все хлестал и хлестал себя. Но вот он соскочил с полка, сдернул шапку и рукавицы, которые оберегали его от ожогов, и, распахнув дверь, бросился в сугроб. Барахтаясь в снегу, он только слегка покряхтывал, потом заскочил в баню, плеснул ковш на каменку и вновь оказался на полке. Теперь старик хлестал себя бережнее и реже, чем прежде.
— Хорошо! Ой, как хорошо, паря! Всю хворь повыгнал! — воскликнул Федот Федотович.
Наконец он отбросил веник, слез с полка, подсел к корытцу, стоявшему в углу.
— Полезай попарься, Гаврюха! Коли мало жару, я на каменку еще водицы плесну.
Акимов взял свой веник, поднялся на полок. Уши, щеки, шею прижигало, глаза резало, он жмурился, но вместе с тем откуда-то из костей разливалось по телу приятное, бодрящее ощущение. Акимов взмахнул веником, ударил себя по ляжкам, по спине, по бокам. Но это занятие было все-таки свыше его сил. Он слез с полка, кинулся к кадке с холодной водой, поддел пригоршню, плеснул себе в лицо.