Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
— А что, Федот Федотыч, прямых путей тут на Томск или Новониколаевск не знаешь?
Федот Федотович догадался, о чем замышляет Гаврюха: о новом побеге. Прямо вот отсюда, из Парабельской тайги. Нетерпение, что обуревало Акимова, было понятно ему, но, может быть, никто, как он, не представлял всю неисполнимость этого намерения. На сотни верст лежала здесь тайга неизведанная, суровая, с непроходимыми зарослями лесной чащобы. Вот-вот должны надвинуться рождественские, а потом крещенские морозы. А бураны? Они временами бывают тут затяжными и такими снежными, что в деревнях видны из-под снега лишь одни трубы.
— Брось, паря, об этом думать. Ты разбрось-ка умом. Зря ли на пути сюда, к озерам, полустанок
Акимов подумал: «Ну, конечно, идти через тайгу без карты, без проводника и без специального оборудования — это авантюризм. Можно голову потерять». Но все-таки какая-то надежда у него еще теплилась в сознании. Вдруг помогут аборигены этих мест, как их тут называли, «инородцы»: остяки, тунгусы, селькупы. Они тут обитали по притокам Оби — Васюгану, Кети, Тыму. Когда Акимов ходил в экспедицию с профессором Лихачевым, они довольно часто встречались с таежными людьми.
— Ну, брат, на них рассчитывать опасно, — сказал Федот Федотович, отвечая на вопрос Акимова. — Они же на одном месте не живут. Кочуют беспрестанно! Ты, скажем, был у них в устье Тыма, а, глядь, через неделю-другую они уже на Васюгане. А потом вот еще что, Гаврюха: никто из них насквозь через тайгу на ходит, путей к городам они не знают. На черта им города? На ярмарку они в Парабель съезжаются, товары по здешним большим селам покупают… Нет, нет, ни в коем разе на них не надейся…
Но Акимов все-таки еще сделал к старику один заходец:
— А правда или нет, Федот Федотыч, что в этих местах много староверов проживает? Они-то уж знают здесь все вдоль и поперек, — сказал Акимов и уставился на старика немигающими настороженными глазами. Что он на это скажет? Вдруг старик призабыл об этой возможности?
Федот Федотович замахал руками, сердито зафыркал, как рассерженный кот:
— Божьи люди-то? Знаю их, знаю! Не приведи господь к ним попадать! На дворе от мороза загибнешь, я в избу не пустят. В баню, если отправят, и то спасибо скажешь. — Видимо, «божьи люди» сильно где-то обидели старика. Он говорил о них с гневом, на щеках проступили розовые пятна. — Они, вишь, Гаврюха, живут тайно. Посторонним людям свою жизнь не показывают. Устав у них такой. Народ темный, жестокий. От них держись подальше. А лесов и мест здешних они не знают. Занятие у них крестьянское: пашня, скот. Зверя не бьют, птицу — тоже. Рыбу, правда, добывают. И во всем стараются обходиться своими изделиями, покупное у них считается грешным… Соль вот только покупают. Ну, керосин еще. Насчет одежки — ни боже мой. Все свое, домотканое…
— А ты, Федот Федотыч, откуда их жизнь так хорошо знаешь? — спросил Акимов, про себя подумав: «Значит, и этот вариант не годится».
— Прикоснулся я малость к ихней распроклятой жизни. Когда я вышел сюда, в Нарым, на поселение, у меня положение случилось такое, что хоть в петлю полезай. Пить-есть надо, а меня никто не берет. Как узнают, что я поселенец с Сахалина, ну и от ворот поворот. Вот тогда-то и пошел я к староверам вверх по Парабели. Без малого год я у них прожил за кусок хлеба. Жил, конечно, в отдельной избушке. К ним в избу — ни ногой. Старался как мог, силы надрывал. Зима. Куда пойдешь? Кругом тайга, снег, безлюдье. Видать, приглянулся я их главному наставителю. Начал он меня в свою веру тянуть. Слушаю его, а сам думаю про свое: «Ну, пой, расхваливай свою веру, ври больше про свое житье и царствие небесное. Вижу вашу райскую каторгу. Чуть-чуть получше сахалинской. Та же шерстка, да только немножко подкрашенная». Как пришла новая зима, засобирался я в жилуху. Думаю, теперь у меня как-никак другое пояснение при найме. «Откель?» — спросят. «От староверов». Ну, особо пытать не станут, почему не пожилось. Нет-нет, а все-таки и от них людишки уходили. Хотя, скажу тебе, насмерть они засекали, если кто ихней вере изменял. Уж тут либо пан, либо пропал. Успел уйти — твое счастье, догнали — пощады не проси. Не будет ее ни под каким видом.
Я-то, правда, их верой не был связан, а все же ушел тайно, в ночь, да в такую непогоду, что и кобели ни разу не сбрехнули… Видишь теперь, откуда об ихней жизни мне стало известно…
Акимов внимательно слушал Федота Федотовича и снова думал о том же. «Бывалый старик. Пожил, повидал многое и разное. Может быть, его самого уговорить провести меня тайгой к Новониколаевску или Омску через васюганские болота?»
Но в следующую минуту Акимов и на этот счет получил исчерпывающий ответ, и все его размышления о побеге отсюда, из тайги, полностью отпали как нереальные.
— Помню, Гаврюха, — возобновил после молчания свой рассказ Федот Федотович, — в ту ночь, когда я сбежал от староверов, прошел я без передышки тридцать верст. Как не запалился, сам не пойму. Шел и шел. Будто какая-то сила меня в спину толкала. Хоть и знал, погони за мной не будет, а все ж таки мороз по коже продирал, как только вспоминал яму у староверов. Сажали в нее они всех, кто допускал провинки. Аршин десять глубины. Края ровные, зацепиться не за что. Вода по дну сочится, как в колодце. Опускали на веревке. Слега поперек ямы лежала.
Дошел я в этот день до Калистратовой заимки. Охотник жил, Калистратом звали. Жил один со старухой. Приветили они меня. Переночевал. Утром думаю: «Куда мне идти? Не махнуть ли прямо по тайге к Томску? Там возле города у купцов пасек много. Возьмут. Эти в паспорт смотреть особо-то не будут. Им бы только работал не покладая рук».
Дай, думаю, спрошу совета у Калистрата. Он знал тайгу лучше всех по Нарыму. Так и так, говорю, милый человек, помоги, укажи путь. Тут-то и рассказал он целую историю. Один парабельский ссыльный из богатеньких подговорил его вывести тайгой. Ну, пошли они. Ходили, ходили по лесам. Заблудились. Волей-неволей стали пробиваться к руслу Оби. Недели через две, обессиленные, обмороженные, голодные, вышли к устью Чулыма, к Могочиной. Тут в первую же ночь ссыльного того арестовали стражники, а Калистрат, заметая следы, кинулся назад. Могли б и его, конешно, взять за шкирку, но никто здесь Калистрата не знал, а ссыльный хоть был из господ, но оказался благородным человеком, ни за что не сказал, кто его за руку по тайге водил…
Акимов окончательно понял, что из нарымских таежных трущоб у него есть только один путь, тот, который подскажет ему комитет, когда придет время. Да скоро ли оно придет-то? Черт его возьми! «Ждать надо. Нечего пороть горячку и заниматься авантюрными замыслами!» — сказал сам себе Акимов.
— Давай, Федот Федотыч, говори, что по дому сделать необходимо… Изба у тебя просторная… С семейством, что ль, жил здесь?
— Опять целая история, Гаврюха. — Усмешка смягчила обветренное, в буйном волосе лицо Федота Федотовича. — Срубил эту избу купчик один из Ильинки. Пригнал сюда пять мужиков. Они в два дня это жилье сварганили. А почему он срубил тут избу? Слушай. Дочь его тут, Анфиса, от страшной болезни лечилась озерной грязью.
— Ну и как, вылечилась? — недоверчиво спросил Акимов, заранее отнеся сообщение Федота Федотовича к числу охотничьих побасенок.
— А вот поезжай в Голещихину и посмотри на эту тетку сам. Не баба, а печь. Поперек себя толще, — задетый откровенным недоверием Акимова, с явным вызовом сказал Федот Федотович. — А если не можешь на нее посмотреть, то на этого вот мужика погляди. — Федот Федотович ткнул себя пальцем в грудь. — Если б не грязи, обезножел бы я, залег бы в постель до смертного часа. А пока вот хожу, видел…