Шрифт:
В дверь постучали.
— Ваше превосходительство, — раздался голос из коридора, — не прикажете ли подать бумаги и чернил?
— Нет, — сказал Т. — С какой вдруг стати?
— А чего изволите приказать? — спросил голос после неловкой паузы.
— Принеси еще блинов. И вообще, подавай обедать.
— Слушаю.
«Вот, — подумал Т., поднимая палец и грозя нарисованному императору. — Вот именно. Бумаги и чернил. Не зря ведь этот шельмец о них спросил. Может, он думает, что я и есть тот писатель, о котором говорил Ариэль? Впрочем,
Часы в виде рыцаря с прозрачным животом пробили два раза.
«Надо признать, мир, придуманный этим каббалистическим демоном, выглядит по-настоящему убедительно. Однако надо будет погулять по нему после обеда, посмотреть, не кончается ли он в ста шагах от дороги. Это будет интересно. Сначала выпьем и поедим, а потом все тщательно исследуем...»
Первая часть этого замысла была осуществлена незамедлительно. А вскоре Т. уже спускался с гостиничного крыльца.
— Ничего, — бормотал он, сжимая кулаки и грозно ухмыляясь, — мы испытаем на прочность это наваждение. Сейчас...
Прохожие оглядывались на подвыпившего жандармского полковника с опаской. Полковник, надо сказать, давал для этого основания.
Перейдя улицу, он подошел к фатовато одетому господину в котелке, который стоял у входа в ресторан и, зажав под мышкой трость, пересчитывал ассигнации в бумажнике.
— Здравствуйте, милостивый государь, — сказал Т., с дьявольской ухмылкой прикладывая ладонь к своей фуражке. — С кем имею честь?
— Купеческий старшина Расплюев, — испуганно ответил господин в котелке.
— Вот как, — сказал Т. — Купеческий старшина. А вид такой, словно собрался в Париж на Всемирную выставку. Почему?
Господин в котелке попытался изобразить вежливое европейское недоумение, но вышло это не очень — отразившееся на его бритой физиономии чувство гораздо больше напоминало страх, причем сразу стало ясно, что страх и был изначальным выражением этого лица, проступившим от неожиданности сквозь все слои мимической маскировки.
— А как же, — сказал он, — прогресс, ваше благородие, проникает и в наши медвежьи углы. Отчего не нарядиться...
— А знаешь ли ты, купеческий старшина Расплюев, — сказал Т., грозя бритому господину кулаком, — что на самом деле ты есть не купеческий старшина, а ничтожество. И даже не ничтожество, а вообще полное ничего. И хоть наряжен ты во все эти английские материалы, братец, а существуешь ты понарошку, и только до тех пор, пока я с тобой беседую... Это ты понять можешь?
Купеческий старшина покраснел и усмехнулся.
— То есть в каком это смысле, позвольте вас спросить, понарошку? То есть я, по вашему рассуждению, на самом деле пустое место?
— Ты даже не пустое место, —
Лицо купеческого старшины стало совсем багровым.
— Извольте попробовать, — сказал он. — Не буду иметь никаких возражений, если вы соблаговолите исполнить свою угрозу незамедлительно-с.
На крыльце ресторана уже толпились какие-то длинноволосые господа разночинского вида, подтянувшиеся из зала; до Т. долетели слова «держиморды» и «палачи», сказанные хоть и опасливым шепотком, но с чувством.
— А, — махнул рукой Т., — ну тебя совсем к черту, братец. Прощай навсегда.
Отвернувшись от Расплюева, он наискось перешел улицу и вдруг почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Он обернулся.
По другой стороне улицы брел пожилой печальный еврей в длинном лапсердаке. На носу у него была большая волосатая бородавка. Т. еще раз перешел улицу и пошел с ним рядом. Через некоторое время еврей спросил:
— Вы меня преследуете, господин офицер?
— Просто иду рядом, — ответил Т.
— А зачем? — спросил еврей.
Т. засмеялся. Еврей почему-то сразу обиделся.
— Зачем это вы смеетесь? — спросил он.
— Затем, что вы смешной. Задаете смешные вопросы.
— Чем же смешные?
— Я иду рядом с вами для того, чтобы дать вам возможность немного насладиться этим днем. Подышать этим воздухом, полюбоваться игрой солнечного света и тени.
— Вы хотите сказать, если вы оставите меня в покое, я таки задохнусь и ослепну?
— Несомненно, — сказал Т. — Таки задохнетесь, ослепнете, оглохнете, потеряете обоняние и осязание и перестанете думать свои печальные мысли.
— А откуда вы знаете, что они печальные?
— Такое у вас лицо, — сказал Т. — И вообще, если я что-то говорю, это ведь не просто так.
— Вы, наверное, не любите евреев? — спросил еврей.
— Что вы, почтенный, — ответил Т. — Я замечательно отношусь к евреям. Но вот наш создатель...
— Что? — настороженно спросил еврей. — Что — создатель?
— Вот насчет него я не уверен, — сказал Т. тихо. — У меня сложилось подозрение, что евреев он недолюбливает.
— Откуда вы можете знать про создателя?
— Я пару раз имел с ним дело. Сказать по секрету, его ужасно раздражает, что его назвали еврейским именем. Из-за этого люди часто принимали его за еврея, и возникало много разных глупых проблем. Вот он и мстит теперь вашему брату — не так, конечно, чтобы очень всерьез, но все-таки. Ведь эта бородавка у вас на носу не просто так — вы, наверно, думали про это долгими ночами?
— Вы имели дело с создателем? — спросил еврей, подняв бровь. — Вы хотите мне сказать, создатель беседует с жандармским полковником?