Та, что правит балом
Шрифт:
— А не пойти ли тебе к дьяволу? — устав от его воплей, поинтересовалась я.
И мы орали друг на друга, пока я с удивлением не начала понимать, что ему в самом деле нужна моя любовь. Правда, он сам не знает, зачем. Странная прихоть, не дающая покоя. И я опять принадлежала ему, и он опять видел мои глаза, затуманенные болью и блаженством. И он что-то бормотал о моей коже со странным запахом, нежным и дразнящим.
Теперь, в самолете, в ответ на его попытку быть ласковым я отвечаю вежливостью, доводя его до бешенства.
Самолет идет на посадку, и Ден отворачивается от меня, и мы перестаем существовать друг для друга. Но, оказалось, с этого дня в нем незаметно для него самого поселилась тоска, словно давным-давно приснился сон, который утром стерся из памяти, и ты тоскуешь и чего-то ждешь.
В аэропорту мы расстались более чем равнодушно. Его ждала машина, он кивнул мне, бросил «пока» и исчез в толпе, к моему облегчению. Чувство было такое, точно я избежала большой опасности. Так оно, в сущности, и было. По сценарию я не должна вернуться.
К сожалению, я так и не поняла, что произошло с ним там, на побережье, и облегченно вздыхать не спешила. Я топталась в очереди на такси и с удивлением смотрела на свой город, точно оказалась здесь впервые. И меньше всего хотела думать о том, как теперь буду жить.
Я вошла в квартиру, бросила чемодан, буркнула в пространство «привет» и направилась в комнату. На диване лежал Ник. При виде меня он приподнялся и дурашливо заныл:
— Глазам своим не верю. Дорогуша, это ты? В таком цветущем виде… Дай поцелую, папуля весь исстрадался… — Он обнял меня и поцеловал, раздвинул рот до ушей, изображая улыбку.
— У меня за день три перелета, — сообщила я с печалью. — Буду очень благодарна, если ты свалишь.
— Непременно, радость моя. Только скажи сначала, как тебе это удалось? Горю нетерпением узнать, слабость извинительная.
Мне дурака валять вовсе не хотелось, и я спросила серьезно, чем его прекрасного настроения не испортила:
— Ты удивлен, что я жива?
— Приятно удивлен, любовь моя, приятно. Очень бы хотелось знать, почему Гадюка-Ден поступил против правил и позволил тебе вернуться?
— Мы заключили деловое соглашение, — ответила я, направляясь в ванную.
— Да? Это интересно. — Ник отправился за мной, но перед его носом я закрыла дверь, включила воду, и ему пришлось орать, чтобы я услышала:
— Что за соглашение, детка?
— Ночь любви против моей жизни.
— Чтоб я пропал… — веселился Ник. Дверь он все-таки открыл и теперь устроился на бортике ванной. — Солнышко, я недопонял по поводу ночи. Он что, не мог трахнуть тебя без всяких глупых соглашений?
— У него были похожие намерения, но он вынужден был от них отказаться.
— Ты вежливо объяснила недотепе, что такая девушка, как ты, не трахается
— Что-то в таком роде.
— И он проникся?
— Ага, — буркнула я, выключила воду и взяла полотенце.
Ник сидел и качал головой с такой счастливой рожей, точно на халяву получил миллион долларов.
— Детка, у меня нет слов, ты развела Гадюку-Дена? Вот это номер, я тобой горжусь, радость моя. — Он просто захлебывался от счастья, что было не очень понятно. К тому же чужое счастье слегка раздражало, очень подмывало немного подгадить человеку.
— Не могу разделить твоих восторгов, — ядовито ответила я.
— Потому что дура, и до тебя медленно доходит. За все время, что Гадюка-Ден здесь окопался, у него не было ни одной постоянной девки, только шлюхи по вызову, но и шлюхи каждый раз разные. Как думаешь, почему?
— Наверное, больше одного раза никто из них не выдерживал, — проявила я сообразительность, накинула халат и пошла на кухню.
Ник трусил за мной.
— Ты нарочно меня дразнишь, не желаешь думать своей красивой головкой. Гадюка на редкость осторожный человек, на бабу его не поймаешь. Они для него не бабы даже, а что-то вроде резиновой куклы.
— Отлично, — кивнула я, собираясь сварить кофе. — Могу поделиться наблюдениями, что быть резиновой куклой страшно забавно.
— Кофе варить ты никогда не умела, сиди, папа будет за тобой ухаживать, а ты валяй в подробностях, мне интересно.
— Ничего особенно интересного, — устало сообщила я. — Болтал без умолку, почти как ты, рассказал историю своей жизни. Полное дерьмо.
— А рыдать, устроившись на твоем роскошном бюсте, он не пробовал?
— Обошлось.
— Странно. Меня иногда так и подмывает заодно во всех грехах покаяться. Что он еще говорил?
— Много чего. Например, назвал тебя свиньей и садистом.
— Господи, свиньей-то за что? — удивился Ник. — В городе нет человека благороднее меня.
— Это ты сейчас придумал?
— Нет, значительно раньше. Но мы не обо мне, а о старине Дене. Не томи, моя прелесть.
— Он сказал, что будет рад избавить меня от особо навязчивых идиотов.
— Прямо так и сказал?
— Ага.
— Детка, ты гений, дай ручку поцелую. Нет, лучше ножку.
— Чему ты радуешься, придурок? — не выдержала я.
— Тому, что в тебе не ошибся. А как он в постели, порадовал?
Я раздвинула рот до ушей.
— Никто не сравнится с тобой, мой нежный друг.
— В этом я не сомневаюсь, — кивнул он удовлетворенно. И в самом деле вряд ли сомневался, но пожелал развить свою мысль:
— Только я знаю, как управляться с тобой. Для тебя удовольствие синоним боли, вот и приходится периодически тебя колотить, к чему я, в силу своего добрейшего нрава, в общем-то, не склонен. Иду на все, лишь бы тебе угодить.