Та самая Татьяна
Шрифт:
– И в другом я хочу покаяться перед вами, сир! – неожиданно выкрикнул Иуда из О-ского уезда. – Облегчить душу!
– Вот как? – удивился я. – Имелось еще что-то? Что ж, говори.
– Простите меня, мосье ОнегИн! Я вам в ночь перед поединком подсыпал в питие сонный порошок.
– Вот как? Для чего?
– Не знаю, сир. Меня о том просил тот самый человек. Он мне и дал порошка. Он сказал, что средство неопасно, что вы с ночи хорошо заснете и, может, проспите время дуэли – на час или два. Он просил меня вас не будить. И за это дал мне еще пятьдесят рублей.
– Зачем ему это было надо?
– Представить не могу, сир.
Новая мысль пришла мне в голову, и я вскричал:
– Ты что-то сделал с моими пистолетами?!
– О, нет, монсеньор!
– Или ты выдал их ему, и «лепажи» испортил тот человек?
– Нет,
– Теперь рассказывай мне про незнакомца. Как он выглядел?
– Вы же сами сказали.
– Да, я сказал. А теперь – говори ты.
– Невысокого роста. Ниже, чем вы, сир, на два, а то и три вершка. Плотный. Волосы рыжие.
– Рыжие? Или русые?
– Да, сир, скорее русые. Глаза голубые.
– Усы были?
– Да! Рыжие, то есть русые.
– Как звали его?
– Не знаю, сир. Он не представился.
– Ты видел его еще когда-нибудь? До или после? В этих краях или другом месте?
– Никогда и нигде, месье ОнегИн.
– Хорошо.
Милостивый Государь Евгений Олександровичь. Покорнейше вас прошу извенить что обезпокоила Вашу Милость. Пишет квам Известная вам Крепостная девушка Марья села Красногорье. С техпор как нестало Господина нашего, Вашей Милости Друга, Владимира Ленскаго, всякие Притиснения терпим мы от нового Хозяина нашего Господина Ивана Борисыча Аврамова. Он унас в селе небывает изПетербурха пишет Разные неудовольствия и Строгие приказы Батюшке моему Евстафию, Управителю Красногорскому. А крестьяне наши изза его Строгих приказов супротив Батюшки моего обижаюца. Они ругаюца и грозят Батюшке моему и Господину нашему Аврамову что имение Его подожжут. А Егорка скот грозил что Батюшку моего Евстафия убьет как убил он Господина нашего Ленскаго. И ружжо у него имеица. Одна у меня Надежда на Вас, защитите Вашей Милостию от несчастий и Горестной Жизни меня и Батюшку моего Евстафия. А я буду о вашем кнам благополучном пути Бога молить, Милостивый Государь Евгений Олександрович.
Из журнала княгини N
Письмо это, как курьез, передал мне Е.О. уже после своей поездки. Если о предыдущих и последующих событиях, происшедших с ним во время путешествия, я имела представление из корреспонденций, которые он присылал мне аккуратно, то история, случившаяся с ним непосредственно вслед за получением сей слезницы, стала мне известна уже post factum из его рассказа. Разумеется, я спросила его, а какие права имела крестьянка Марья из Красногорья обеспокоивать своими просьбами чужого барина? Тем более что он никакого отношения к ее селу не имеет, за исключением старого дружества к бывшему хозяину. Мой возлюбленный ответствовал не моргнув глазом, что оттого Марья ему написала, что его, Е.О., личное внимание к народным чаяниям и нуждам широко стало известно не только в его собственном селении, но и среди соседских людей. Я не могла ревновать к дворовой, однако осведомилась, хороша ли собою Марья? Он с легкой улыбкой ответствовал, что о том следовало спросить бы у покойного Ленского, который при жизни оказывал девушке знаки внимания. Теперь же дворовая обратилась к нему, памятуя о долгом дружестве, царившем между несчастным В.Л. и Е.О. Взялся же с ней встретиться Онегин из природного человеколюбия, но, главное, потому что в письме ее прозвучала тема, которой сам он чрезвычайно интересовался. («Батюшку моего Евфстафия убьет, как убил он Господина нашего Ленскаго. И ружжо у него имеица».)
О том, что происходило непосредственно после получения письма, я расскажу со слов Е.О. Записываю я его рассказ немедля после того, как он уехал от меня.
«На следующий день, – начал Е.О., – с утра, я верхом отправился в Красногорье. Меня живо интересовал Егорка-скот, а также его угрозы убить красногорского управителя Евстафия, как убил он, дескать, господина Ленского. Заботило меня также и его «ружжо». Странным было, что девушка, говоря о смерти бедного Владимира, имеет в виду, что его застрелил некто другой, нежели я. Почему вдруг здесь – среди крепостных! – распространился слух, что смерть прежнего барина произошла в результате чьего-то выстрела из ружья (а не моего из пистолета)? Что стоит за этим: обычная безответственная болтовня, на которую столь горазды народные низы, или нечто большее? Реальность, быть может?
Марью я
13
Позднейшее примечание Т.Л.: Интересно, а как бедная девушка объяснила своим сродственницам, наверняка во все глаза наблюдавшим за нею, неожиданный визит к ней барина из соседнего села? Неужели тем же, чем пояснил мне Е.О.: его отзывчивостью на народные чаяния?
14
Еще бы! Могу себе вообразить, как смутилась сельская красотка! (Прим. Т.Л. – тогда же).
– Ты представь, дорогой мой барин! – говорила она. – При хозяине нашем Володимире Ленском платили мы всем миром оброку по двадцати рублев с ревизской души. Не скажу, что легко было, а терпимо. Теперь пришел господин новый. В первый свой год установил он нам оброк до тридцати. Мы закряхтели, да справились. На следующий год он нам до сорока пяти повысил. Совсем невыносимо стало! Долго мы деньги миром собирали, стонали, слезьми и потом кровавым исходили. Задержали, чего греха таить, ему отсылку барышей. Да как начал барин новый ругать письменно отца моего, старосту. Грозил ему, несчастному, и каторгой, и плетьми. Он и по сейчас стращает: «Приеду, засеку тебя до смерти, как собаку. И в каторгу отдам». А теперь новая напасть. Хочет он с нас получить уж по шестьдесят пять рублей оброка с души! Это ж немыслимо, барин! Никто такой подати не выдержит. И жители наши красногорские, – Марья понизила голос, – новым оброком страсть недовольны и угрожают даже поместье сжечь! А барин ведь новый далеко, аж в Санкт-Петербурге! Потому мир на батюшку моего бедного, Евстафия, напускается. А еще имеются среди крепостных также ничтожные людишки – такие, как упомянутый Егорка Скотинин, что грозятся отца убить – как убил он, дескать, прошлого барина.
– Да почему ж Егорка говорит, что это он Ленского убил? Да из ружья? И откуда у него ружье?
Прямых ответов на мои вопросы я не услышал.
– Болтает он, барин! Болтает, а с чего болтает, да и ружье у него откуда – не знаю.
Далее из уст Марьи последовала характеристика указанной личности, из которой следовало, что Егорка человек ничтожный, глупый, поведения нетрезвого и буйного, и когда напьется хлебного вина, мелет обыкновенно невесть что.
Поняв, что больше толку от девушки не добьюсь, высказал я пожелание поговорить и с упомянутым Егором, и с отцом Марьи – старостой Евстафием. Оказалось, что оба на сенокосе, и тогда бабы дали мне девчонку – проводить.
Босоногая девчонка понеслась по пыльной дороге, едва не опережая мой галоп, и вскоре мы с нею оказались на месте.
Выстроившись полукольцом, мужики косили. Девочка указала мне на Егора. Он оказался мужиком лет двадцати пяти, с лицом глупым, но хитрым.
Я приступил к нему, когда мы отошли в сторонку. Для доверительности беседы я даже слез с коня.
– Ты, Егор, говорил, что это ты прежнего барина застрелил? Отчего?
– Почему я? Вы его и убили.
– А ты болтал, что ты.
– А кто вам на меня наговорил? Машка, что ль?
– Неважно, хотя бы и она.
– Машка баба дура, только я молвил иначе: я мог бы господина Ленского убить. Да не убивал ить. Зачем мне суд да каторга? Это все ваши господские дела.
– Да откуда ж у тебя ружье?
– Ружье? Какое ружье? Опять Машка нагородила на меня напраслину?
В таком духе разговор наш продолжался в течение еще нескольких минут. Толку я от мужика добиться не мог. Своим глупым упрямством он вывел меня из себя. Я вскричал: