Шрифт:
Глава 1. Встреча со зверем
Ты думаешь я сразу пошёл во Французский легион? Ошибаешься! У меня была нормальная жизнь, семья, дети. По утрам со мной здоровались, раскланиваясь соседи. Я мог себе позволить чашечку кофе в небольшом кафе, что по улице Шолье в моём городе. Я не курил, но для гостей всегда держал пару гаванских сигар и бутылку прекрасного виски. Всё изменилось в течении одного дня, вернее трёх часов, по полудни. Я потерял всё: и дом, и семью, и себя. Я очутился в этом времени, в этом мире и в этом теле, со следами от кандалов и тяжким грузом преступлений, которые я не совершал. Я абсолютно не помнил, когда я подписал пожизненный контракт с этим армейским подразделением и как очутился в Конго на «свадьбе весёлого Роджера». Я не помнил, как меня зовут, сколько мне лет и какое у меня вероисповедание. Не знаю, был ли я, когда, образованным человеком? Или тень невежества всегда преследовала меня? Мне заново пришлось учиться читать эти вывески над магазинами и над баром, в котором мы сейчас с тобой сидим. Я даже не уверен была ли когда у меня та жизнь или я её себе придумал, как сказку, в которую хотелось бы верить. Но не родился же я с винтовкой в руке и со следами крови в моём полицейском досье, выкупленном армейскими рекрутерами. Я очнулся в окопе весь в долгах: долг перед отечеством, долг перед честью война; и достоинством – представлять Францию на этой, богом проклятом месте; долг перед богом, что позволил мне жить; и массой карточных долгов, записанных в кондуитах моих сослуживцев. У меня возникло впечатление, что я принял ледяной душ перед тем как задать себе вопрос: – Кто я? Где я? И зачем я? И лишь потом начать разбираться с миром, в который я попал. Я ненавижу смотреть в зеркало – видеть эту чужую небритую наглую рожу, я ненавижу сны, наполненные сценами ужаса и кошмарами агонизирующих жертв, я ненавижу людей, внесённых самим дьяволом в таблицу неделимости, раскиданную по всем временам, инквизицией святой церкви, я ненавижу своего зверя, приходящего в этот мир с параллельной вселенной.
***
Колдун понюхал воздух. Сегодня ночью надо оставить чужие пещеры. Пахло кровью, человеческой кровью. Наше племя путало следы, но даже на чужой земле, нас преследовали тени наших врагов. Мы никак не могли оторваться от проклятья рода идти
***
Вавилон был ловушкой, в которую угодил император. Кто-то из богов решил его предостеречь, уронив головной убор Александра на землю порывом ветра. Это был сигнал, но воин не обратил внимания. Он требовал послушания от своих подчинённых и каприз погоды не отразился на его настроении. Третью часть войска он потерял в своём последнем походе. Не война, а эпидемии и непонятные болезни выкосили его воинов. Александр всегда со злостью вспоминал о Индии. В сказках, распространяемых жрецами и паломниками было больше вранья, чем истины. И всё золото и драгоценности разграбленных храмов не смогли окупить стоимости сборов. Александр с горем пополам рассчитался с кредиторами. Армия осталась без денег. Такова была цена последнего похода, которые историки уже успели приписать к самым удачным и величественным. Александр чувствовал, именно в тропических лесах Индии он потерял армию, империю и подорвал веру в свою непобедимость. Болезнь продолжала выкашивать его войска и после возвращения в Грецию. Всё начиналось с сыпи, потом кровавый понос и жар съедали солдата, способного в лучшие времена сражаться против трёх воинов неприятеля. Александр раздал почти все сокровища жрецам храмов, но друзья продолжали уходить от ран и болезней. Императору исполнилось 32 года, он успел похоронить людей больше, чем родилось за эти годы. Мир устал от войн! Император завоевал империю, но он проиграл эту битву. В джунглях собрались жрецы племён и возродили древнее проклятие, достав глиняную пластинку, вычеркнув имя Александра из таблицы неделимости. Император стал смертным. Его ждал приговор времени. Александр не почувствовал укуса комара. Малярия съела правителя в течении месяца. История не пожалела его жён и детей, от рук наёмных убийц погибли все родственники царя. Империя рассыпалась в прах на множество государств со своими правителями. История сохранила фамилию непобедимого завоевателя, склоняя имя по местным наречиям, называя его в разных странах – по-разному, то Искандер, то Алехандро. Чтобы никогда нельзя было внести этого зверя в таблицу неделимости, чтобы это зло смогло снова бесконечно возрождаться. Комар покрутился над могилой правителя и пропал в вечности, записав на свой счёт ещё один долг землян. Все склонялись к мысли, что смерть Македонского это было заказное убийство, но никто этого не смог доказать. И никто, никогда не обратил внимания на простую глиняную пластинку, валяющуюся мусором в заброшенном индийском храме.
***
Смерть скоро постигнет того, кто осмелиться нарушить могилу правителя. Лорд Карнарвон не знал древнеегипетского языка и не верил в проклятья жрецов, создавших лженауку, основывающуюся на своих же верованиях. Фараон – живой бог! Лорд смотрел на найденные мумии этих богов, пролежавшие тысячи лет под слоями камня и пыли, и ничего не находил в них божественного. Это больше походило на издевательство над трупами. Даже в те далёкие времена существовали люди, вымещавшие зло на мёртвого правителя таким образом: выпотрошившим его, как селёдку и набив тело всякой гадостью, заменявшей древним холодильник. Карнарвон не хотел для себя такой смерти, он даже в завещании запретил патологоанатомам прикасаться к его телу. Надпись перевели, лорд, как от мухи, отмахнулся от назойливых археологов. Студенты отбирали артефакты, заворачивая каждую находку в слои бумаги, предварительно протирая каждое изделие мягкой ветошью. Находки в пирамиде Тутанхамона поражали своим богатством. Археологи, как сороки накинулись на то, что блестит, не обратив внимание на примитивные таблички из обожжённой глины. Ночью, кто-то проник в усыпальницу фараона, гипнозом обезвредив охрану. Он не взял ничего, оставив свои многочисленные следы. Археологи, даже полицию не стали привлекать, отнеся это происшествие к разряду курьёзных, мало ли кому на мумии хотелось посмотреть. Никто из них не обратил внимание, что пропало самое ценное из этого склепа, что едва вмещалось в спичечный коробок. Специалисту, обратившему внимание на этот факт, произошедший в далёком 1922 году, было ясно – кто-то пытается изменить историю. К власти во всех государствах лезли сомнительные революционеры, националисты и авантюристы всех мастей. Таблицы неделимости, похищенные из Египта, пересекли границы Европы и были хорошим товаром в это мутное время. Прошло десять лет и, никому не известный, профессор истории Дрезденского университета нашёл покупателя на свой, выросший в цене товар. Профессор в молодости увлекался анархией, как и все молодые люди того времени. Особых побед на поприще революции за ним не наблюдалось, но попав в паутину событий, ему с трудом удалось выскользнуть из лап воинственных анархистов, считающим его, чуть ли, не миллиардером. Профессор дважды поменял фамилию, купил немецкий паспорт, на австрийские инициалы, и уже более 10 лет преподавал в Дрездене, время от времени посещая археологические выставки в музеях и пропадая в библиотеках. Раз в три года профессор ездил в Рим. Друзей у него не было, как он жил – никто не знал. На вид ему было лет 40. По прибытию в вечный город, незнакомец снимал квартиру в беднейшем районе, одевал облачение священника фиолетового цвета, с колораткой на вороте, плотно облагающей шею монаха. К колоратке, кроме символов священнослужителя, положенному носить хранителю Ватиканской апостольской библиотеки, был подвешен ключ, открывающий доступы к святая– святых – к колодцу тайных знаний всей католической церкви. Один только архив документов инквизиции чего стоил!
Поезд медленно подъезжал к Дрездену. Фридрих Хильшер, как заклинание повторял адрес, написанный симпатическими чернилами на его предложение: выкупить за хорошие деньги, утерянные оккультные секреты цивилизаций. На этот раз, охранка даже не приставила филлеров к скандальному колдуну. Рядовые члены тайной полиции, с рвением выполняющие приказы начальства, зачастую игнорировали слежку за Хильшером. Он, применяя свои тайные знания, оставлял филлеров в дураках, ославляя на весь город. Иной раз стыдно даже домой было возвращаться, узнав, что стал героем очередного городского анекдота. Филлеров, приставленных следить за колдуном, находили в самых не предназначенных для слежки местах: одного даже нашли в постели супруги генерал-губернатора в отставке. Когда на вопрос вызванной полиции и, пронюхавших про скандал, журналистов: – Что он здесь делает? Молодой парень честно ответил – наблюдаю за господином Хильшером. Весь Берлин не мог отойти от смеха, при виде молодой генерал-губернаторши. К родовому гербу барона, автоматически добавились рога, а Фридрих Хильшер, кроме славы начинающего, но удачного оккультиста, приобрёл авторитет неуловимого любовника. Хильшер, когда впервые услышал этот анекдот, сам очень долго смеялся. Нанять ассистента для проведения опытов, это было дорого даже для него, не смотря увеличивающуюся клиентуру в принадлежавшем ему оккультном салоне. А, полиция, бесплатно снабжала его клиентами для испытания чар индийских галлюцинаций и египетского гипноза. Фридрих только учился, постигал азы этой древней науки. Встреча с Национал-социалистами, с этими революционерами, ещё не имеющей никакого влияния в этом мире, в корне изменила жизнь будущему вдохновителю организации, следы которой теряются в новейшей истории. Фридриху из партийной казны были выделены огромные средства для этой операции. Гесс лично вручил ему деньги. Фридрих заметил, что руководитель партии нервничал, у него тряслись руки, но дело стоило того и эта покупка могла перевернуть мир.
В старом городе, возле сторожевой башни, народу было мало, если и проходил кто, то спешил по своим делам, да стая гусей, вбивая широкими лапами булыжник в брусчатку на площади перед зданием, шла привычным маршрутом, не обращая внимания не на людей, не на автомобили, пытающиеся прошмыгнуть мимо одиноко стоявшего регулировщика. Господин Хильшер? – раздался глуховатый голос. Фридрих развернулся, он до последнего не верил, что эти исчезнувшие чернила с местом встречи, не розыгрыш какого-то шалопая, с начальным университетским образованием. Перед ним стоял невысокий худощавый мужчина, с болезненным лицом, землистого цвета, с жёлтыми щеками и глубоко просевшими глазами, которые с прищуром смотрели на гостя, прибывшего с Берлина. У встречавшего не было малейшего акцента, но он был не ариец. Он был и не еврей, Фридрих даже примерно не знал, к какой нации его отнести, пока житель Дрездена не назвался. В 40 километрах от чешской границы можно было встретить кого хочешь, и Фридрих не удивился, что сюда занесло коренного австрийца. Этот народ, ещё с времён Александра Македонского и постоянных набегов римлян так перемешался, что в Альпах можно было встретить целые поселения, в языке которых, немецкие слова тонули в местных наречиях. В этой горной стране можно было встретить людей, похожих на арабских бедуинов, в горах, отдельными группами жили люди с темпераментом итальянцев и с гордым профилем Грузинов, есть народы, сохранившие древние славянские обычаи и верования. Ещё, будучи студентом, Фридриху довелось участвовать в этнографической экспедиции по Австрии, у него остались противоречивые чувства от этой поездки. Как-то не вписывалась теория Ницше в образование народов этой страны. Все свои сомнения Фридрих оставил на потом, перед ним была цель и не нужно было отвлекаться по спорным вопросам. Он помнил, как осмеяли еврея, руководившего этой экспедицией в ведущих газетах Берлина и Лондона, за статью «О ассимиляции других народов в немецкую культуру.» Фридрих знал, что еврей был прав, он сам придерживался такого же мнения. Австриец завёл его в какие-то руины. Фридрих расположился, опершись о камень, с недоверием наблюдая за шарлатаном, которому, наверное, были необходимы деньги для лечения. Встречающий не спешил, всё делал медленно и основательно – Достал из внутреннего кармана полусгнившую тряпку, развернул и аккуратно положил перед приезжим. – Вот! – Что это? – спросил берлинец. Это – таблицы неделимости – сказал собеседник. Перед Фридрихом лежала куча мусора из каких-то осколков почерневшей керамики. Он уже собрался расстаться с сумасшедшим австрийцем, когда тот, на непонятном языке, похожем на санскрит, хриплым голосом, стал напевать какие – то руны. И перед немцем стала появляться таблица, начерченная в воздухе. Она переливалась голубоватым цветом. Под таблицей лежала палочка. Австриец взял её в руки, повертел и положил на место. – Я могу вам дать попробовать это, чтоб вы знали, что это не обман. Таблица притягивала к себе, горожанин опять взял палочку в руки и дал мне. Я отшатнулся, палочка выскользнула и зависла в воздухе. Австриец усмехнулся, подхватил её и положил на место. Будем продолжать? – спросил горожанин, – Деньги при вас? Я молча показал на кожаный портфель. Австриец притянул его к себе, открыл, достав пачку ассигнаций. Он остался доволен. Я хотел дотронуться до таблицы, она изогнулась под моей рукой… и, тут же боль ожгла мою кисть, от удара тростью. Я даже не заметил, где австриец прятал эту трость. Впервые я услышал акцент из уст горожанина, и только, по истечении десяти лет, я узнал язык, на котором была произнесена эта гневная тирада.
В 1943 третьем году, костя всеми словами Зиберса, устроившего мне командировку в восточную Чехию, для подбора материала на проведение опытов, в местном концлагере, я услышал крик недочеловека, которого должны были расстрелять. У меня заболела рука. Я через крик русского, вспомнил слова, сказанные австрийцем в тот миг. Я данным мне правом отменил расстрел, и взял этого русского. Но когда переводчик попытался растолковать мне, что именно сказал этот военнопленный про мою маму и то, из чего изготовлены корни гроба моей бабушки, то честное слово, я бы пристрелил его собственноручно. Единственно, что успокаивало, что наша программа исследований, не давала никакого шанса, для выживания. Но даже в тот миг я не усомнился в национальности австрийца. Пятьдесят лет я молчал, сменив имя и гражданство, и только сейчас на границе жизни и вечности, огрызком карандаша, скрываясь от близких, я вписываю в свой дневник то, о чём знал весьма ограниченный круг людей. Моё тело съедает рак, врачи говорят, что остался от силы месяц мучений. Морфий уже помогает слабо. А более сильные наркотики гасят и искажают воспоминания. Останется Гесс, но вряд ли ему дадут рассказать, как всё начиналось.
И тогда австриец рассказал всё о этих таблицах, оказывается, каждой керамической маленькой пластинке, открывающейся под действием индийских рун, соответствует свой зверь, подбираемый под написанное на табличке имя, висящим в воздухе карандашом. Этот зверь находится не в нашем времени, и если его позвать, то он выполнит любое желание, только потребует оплаты долга за свой вызов. Никто не знает, чего потребует этот зверь. Это была мистика, граничащая с религией. Не обязательно самому продавать душу дьяволу, достаточно держать в подчинении человека, чьё имя вписано в таблицу. Фридрих был заинтригован. Австриец, продавал сразу пять имеющихся у него таблиц, Фридрих и за одну из них отдал бы всю имевшуюся у него сумму. Он попросил погасить таблицу неделимости и научить его ритуалу этого таинства. Австриец сказал, что внесёт в мой мозг, всё, что касается таблиц. Я сам, не прилагая никакого усилия, открыл таблицу неделимости, осторожно подержал карандаш в руке, положил его на место, попробовал погасить это колдовское свечение. Три раза повторил я этот ритуал, только после того, как убедился, что могу показать это. Я завернул осколки керамики, положил их во внутренний карман и пожал руку австрийцу. Сделка была завершена. Австриец пропал, пропал с деньгами, как будто его никогда не было. Но остался след на кисти руки, осталась память из непонятных слов и мусор, лежащий возле моего сердца, завёрнутый в лоскут, сотканный в то время, когда ещё не было Германии и ариев, чьи следы мы пытаемся найти в истории, которой ещё не суждено было начаться. Всю дорогу меня не покидало чувство, что я попал в ловушку шарлатана, сделавшего уборку своего сарая и продавшего сметённый мусор первому прохожему, попавшемуся на его удочку. Я не открываю той суммы денег, которую я выложил за кусок грязной тряпки с разбитой керамикой истыканной ржавыми гвоздями, это не этично по отношению к сделке и к избирателям.
Я помню. Это было на съемной квартире Гесса. Был я и Зиберс, после митинга, накануне выборов в Бундестаг удалось затянуть Гитлера. Он был разгорячён, возбужден, говорил лозунгами и совсем не правильно представлял то, где он находится и зачем. Нас не надо было агитировать. Будущий фюрер не понимал этого, его зрачки были расширены, и он напоминал курсистку, нанюхавшуюся кокаина. Руководителем партии был Гесс, он никогда всерьёз не воспринимал этого выскочку, для Гесса Гитлер был всего лишь ширмой в сложной политической игре, которую пришлось вести руководству партии. Гесс не верил полумистическим лозунгам Гитлера, не верил в его победу, называя последнего пивной деревенщиной. Гитлера не раз лупили в пивнушках не за его идеи, а за желание выпить пива на дармовщину. Зиберс был не приветлив и надулся, глядя на меня, он отвечал за партийные деньги, потраченные мной и тоже считал, что Фридриха надули. Гессу наконец удалось утихомирить Гитлера. Я достал тряпку с керамикой из кармана и развернул её перед собравшимися. Зиберс отодвинулся подальше в угол, лицо у Гесса вытянулось, но он промолчал. Все, кроме Гитлера поняли о чём подумал партийный босс. Я начал петь руны. Таблица неделимости выплыла перед нашими лицами, Гесс отшатнулся от неожиданности. Я продемонстрировал карандаш, взяв его в руки и повертев перед носом недоверчивого босса. Он смотрел на меня такими глазами, как будто я продолжал показывать фокусы… да за эти деньги, что были в твоих руках, пол страны избирателей купить можно было! Я ждал, когда босс спустит пар. Наконец он утих, безучастно рассматривая светящуюся в воздухе таблицу. Карандаш перекочевал в его руки, он вертел его, не находя грифель. – Это зачем? – спросил он меня. Я ответил: – Чтобы написать имя. – Чьё? – опять спросил Гесс. – Да, хотя бы моё! Гитлер выхватил карандаш и в графе светящегося в воздухе документа, твёрдым почерком вывел: – HITLER. Таблица блеснула и погасла, карандаш растворился в руках избранника. Гесс, как и все присутствующие, не приняли в серьёз фокусы, проделанные Фридрихом. Гесс, оставшись наедине с Зиберсом, посоветовал избавиться от шарлатана, постараться вернуть потраченные фокусником средства, вплоть до физической расправы. (Зиберс, перед началом войны с Россией рассказал о разговоре с Гессом.) Завтра! Началась совсем другая эпоха. И не Гесса, а Гитлера она выдвинула на первый план. Народ поверил в него, а Гитлер поверил в меня. То, что все считали мусором, хранилось в партийном сейфе, рядом с партийной кассой и номерами счетов всемирных банков. Гитлер ещё несколько раз вызывал меня в Рейхстаг, я вносил все новые и новые фамилии в таблицы неделимости, и всё это было до тех пор, пока за несколько дней до войны с Россией, Рудольф Гесс не ворует самолёт и не убегает в Англию. Он ничего не взял с собой, кроме мусора, завёрнутого в тряпочку. Я не успел стереть ни одного имени, везенью фюрера пришёл конец, и зверь потребовал расплаты. Скоро не будет меня, я до сих пор помню руны и имена внесённых мною людей. Гитлер умер в Аргентине, Зиберса казнили по приговору Нюрнбергского трибунала. Из всех хранителей тайны остался Гесс и зверь из таблицы неделимости.
Глава 2. По следам зверя. Вход в чужие миры
Он успел. Зверь потребовал расплаты. Он успел предупредить друзей. Только не надо оглядываться. Зверь чувствует запах, но он слеп. Только бы Лот успел вывести семью. Он хотел быть богом, он любил людей и Лот был лучшим из них. В Египте жрецы научили его таинству подчинения, но гипноз не шёл, ни в какое сравнение с мастерами иллюзий из Индии и Китая. Африканские Вуду знали тайны потустороннего мира и могли воскресить мумию. Но те, которые спустились со звёзд знали больше. Это они научили выжигать глину, чтобы соединить разделённое. Таинственный создатель не был глуп, он изначально разделил жизнь на два мира и каждому существу придал его двойника. Я услышал стук сандалий друга. Лот успел вывести семью. Четыре города потребовал в счёт аванса, за работу зверь. Но лишь два из них остались в истории: Содом и Гоморра. Зверь уничтожил всех за то, что сейчас приветствуется даже священниками. Давно нет фараонов, несущих огонь знаний в этот мир, а содомиты остались. Сколько же зверей нужно вызвать из таблицы неделимости, чтобы уничтожить это зло? Скоро весь мир превратится в Содом. Тех, кто убегал, пытаясь избежать наказания, зверь превращал в соляные столбы. Но видно просочились. Ген содомита опять победил создателя, заразив весь народ, населяющий Землю. Он дал мутацию и появились педофилы, первые упоминания о которых можно найти в трудах древних греков. Они были и тогда, любители недозревшего плода. Нравилось богатым знаменитостям варенье из неспелых орехов. Остров Лесбос, тебя тоже нельзя оплыть, не коснувшись запретного плода. Земля постепенно превращалась в рассадник разврата. Бедный Лот. Ты, наверное, был последним праведником в этом мире. Я хотел изменить это, я хотел лучшего. Я вызвал зверя, сказав ему, что хочу быть богом, чтоб люди жили по моим заветам. Всё было прекрасно, зло стало уходить, но всё больше власти стали занимать торговцы и фарисеи, и это в то время, когда страна находилась под римским гнётом. Я боролся как мог, выгонял торговцев из храмов, они, ради прибыли, готовы были продать бога. У меня были ученики. Мир столкнулся с очередным обманом: меня не предали, обвинив во всём одного из моих учеников, меня продали, и не за 30 сребреников, а за гораздо большую сумму. Зверь отдал священную табличку моим врагам. Его ценой было моё имя, которое стёрли ненавистные фарисеи. Прошло совсем мало времени, но люди, помнящие имя Герострата, спалившего храм Артемиды, за 356 лет, до моего рождения, напрочь забыли имя своего бога. Нет я не Иисус, не Ешуа, не Еггог и не Егор. Моё имя стёрто с таблицы неделимости и это была цена зверя. Я стал богом, потеряв своё имя. Теперь мною прикрываются, от моего имени заключают браки гомосексуалистов и лесбиянок, от моего имени торгуют в церквах и принимают дары и подношения от преступников, от моего имени ведутся войны и делаются аборты. Бог вас любит, говорят голодным и обездоленным. Бог вас любит, убивая и посылая на смерть. Бог, потерявший своё имя, из любви к славе!