Таежная одиссея
Шрифт:
Вернувшись в барак, я уселся на ящик, размышляя, что же предпринять. У меня было полторы белки, завтра предстояла тяжелая и неизвестная дорога. Велико было искушение сварить и съесть все сразу, но я понимал, что делать этого не следует.
Дверь в бараке была открытой, и я скорее почувствовал. чем увидел, как в ее проеме возникла какая-то тень. Вздрогнув, я обернулся — передо мной стоял Жулик! Живой, веселый Жулик радостно махал хвостом! Выскочив из барака, я увидел смеющуюся и окровавленную физиономию Моргунова, но, присмотревшись, понял, что это не кровь, а размазанный по лицу сок голубики.
— Привет! — осклабился он.
— Здорово!
— Живой?!
— Да трепыхаюсь еще…
— Ну ничего — оживешь, — потряс он рюкзаком. — А лихо я угадал! — показал он зачем-то на крышу барака. — Ну, как ты тут?
— Спасибо — вашими молитвами… Где вас черти носят…? Что мне здесь, святым духом прикажете питаться? — не выдерживая тона, накинулся я.
— Пошли, пошли, — потащил он меня в дом. Первым делом Моргунов развязал рюкзак и вытащил оттуда настоящее богатство: сало, хлеб, крупу, папиросы.
При виде всего этого я подозвал Букета.
— Держи, друже! — сказал я, отдавая ему белок. После ужина меня заинтересовало, какие дела связывали Моргунова с крышей барака и что он там «угадал».
— Все просто! — беспечно ответил он. — Я давно приметил, что солнце садится на углу нашей крыши, и все время шел по нему.
От изумления я открыл рот. Точка захода, наш барак и Дерсу не были расположены на одной прямой, а составляли косоугольный треугольник, и я подумал, что и мне, и ему все-таки здорово повезло в этот день.
Страницы, вклеенные в дневник Моргуновым:
«б октября.
Спускаемся вниз за продуктами. По дороге чуть не свернул себе шею — хотел полезть на кедр за шишками. Весь день едем и только к вечеру приезжаем в Островной Ночуем у Степана Селедкова. Утром Сузев говорит, что перевод должен прийти в Дерсу По берегу до него пять километров, ну а рекой побольше
Дерсу — небольшой, но богатый колхоз. Большинство жителей — староверы Зашел вечером в клуб и подивился его скудности: гитара да балалайка — вот и вся музыка Спросил, почему так, и мне сказали, что баян есть, баяниста нет. Пожалел я их, как оказалось, на свою голову: заставили, играть до полуночи, а когда погас свет, потащили меня местные девоньки по всем околицам, голосили до самого рассвета.
Остановились мы у Калуева. Хозяин дома сейчас в отлучке. По рассказам Сузева, мужик он хороший, а вот жена у него — я бы повесился! Наше появление для нее подобно нашествию гуннов,
9 октября.
Вчера пошел на охоту и тут-то заказал себе не ходить в тайгу без топора. Ушел я километров за пятнадцать. Видел табун кабанов, но стрелять не пришлось. Время позднее — решил идти домой. Пока переваливал три сопки — солнце село. Получилось так, что вышел я на хребет, с которого видно деревню. Ну, думаю, все хорошо: пойду напрямик. Спустился с хребта, вышел на ровное место, но попал в болото. Думал, пройду, да так забрался, что и выбраться не мог, куда ни сунусь — везде по колено. Смотрю, лесок темнеет, я к нему, а там еще хуже — весь лес в болоте, что делать? Темно, ничего не видно… Выбираю большую кочку, вешаю карабин на ветку, облокачиваюсь на дерево и… спать, но какой может быть сон, когда на дворе середина октября, а я мокрый и ко всему без телогрейки.
Где-то в полночь вздремнул. Вдруг кто-то как дернет меня за ногу, я и шлепнулся в воду. Упал, и сердце зашлось от холода, поднялся — и того хуже: смотрю, от меня бежит волк! В переполохе забыл, куда и карабин дел! Тут уж не до сна. Так и простоял всю ночь на кочке. Утром кое-как выбрался из этого болота — ив деревню. Штаны порваны в том месте, где волк хватил, сам мокрый. Зашел к одному знакомому трактористу, отогрелся, поспал немного.
Вечер, перевода все нет. Сказал Сузеву, что пойду хребтами к бараку, но он отсоветовал.
…Идут десятые сутки нашего пребывания в Дерсу. Сегодня я настоял на своем: пошел в магазин и взял кое-что взаймы. Сейчас перееду Б. Уссурку, запрячу лодку и пойду к бараку».
Запись в дневнике заканчивалась оценкой моих намерений.
«…Он мне рассказал, что хотел идти по тропе в Дерсу. Тропа в Дерсу не ведет, она идет в Мельничное, а это километров восемьдесят. Без жратвы дело было бы дрянь!»
Когда через неделю я прочел дневник, то выразил сомнение относительно существования волка на болоте.
— Не приснился ли он тебе? — спросил я его.
— Допустим, — ответил Моргунов. — Но кто тогда порвал мои штаны?
В то время это показалось мне убедительным аргументом.
Пятнадцатого октября мы уходили с Перевальной. Уходили налегке, припрятав оставленные вещи. Если нам и не пришлось бы здесь жить, то приехать за вещами все-таки надо было бы.
День выдался пасмурным, изредка накрапывал дождик. Хоть был я в тот день и сыт, но ноги тащил с трудом. Димка на правах проводника легко вышагивал впереди, рассказывая мне о своем деревенском романе. Где-то на трети пути, в начале большой мари дождь пошел сильнее, марь стала быстро наполняться водой, и у нас промокли ноги и одежда.
Потом дождь перешел в мокрый снег. Идти стало еще труднее. Марь тянулась несколько километров, видимость исчезла, и мы шли больше по наитию, чем по ориентирам. Я почти выбился из сил, хотелось лечь прямо на землю, в кочки, в снег и спать, только спать. Наконец марь кончилась. По тайге идти стало легче, можно было отдохнуть под елью или пихтой, где на тебя не валил снег. Я несколько раз спрашивал у Димки, правильно ли мы идем, и он каждый раз отвечал, что правильно и точно. Часов через пять после начала пути он заявил, что скоро покажется Б. Уссурка.
— Вот за той сопкой, — показал Димка. Но час проходил за часом, оставались позади сопки, а Б. Уссурки все не было. Я заметил, что мы поднимаемся все выше и выше. Менялся характер тайги, каменистее становилась почва — мы взбирались на какое-то плато. Долиной реки здесь и не пахло. Я остановился и сказал об этом Димке. Он растерянно и беспокойно заметался. Я понял, что мы заблудились.
— Вот тебе и солнце на углу крыши! — в сердцах сказал я ему.
Начинало смеркаться. Мы были мокры, усталы — нужно было что-то предпринимать.