Таежная одиссея
Шрифт:
— Нет! — убежденно сказал Димка. — Мы где-то близко — Б. Уссурка должна быть рядом.
— Почему ты так думаешь? — спросил я.
— Не могу тебе объяснить, но я чувствую это. Пойдем обойдем косогором эту сопку, — предложил он. Я согласился. Мы обошли вершину сопки, и под нами в просветах деревьев открылась долина и блеснула Б. Уссурка. Димка оказался прав. Он не был больше робким новичком в лесу — он стал охотником.
Уже в потемках мы отыскали припрятанную лодку и, рискуя перевернуться, поплыли через Б. Уссурку. Неприятное это дело — переправляться ночью через стремительную реку. Течение вынесло лодку к небольшой деревенской мельнице на противоположном берегу. Темнота наступила настолько плотная, что в двух шагах ничего не было видно. У нас не было ни фонаря, ни факела, чтобы двигаться дальше, и мы решили зайти на мельницу. Старый мельник сидел за каким-то ремеслом. Увидев нас, он кошкой сиганул на чердак мельницы и захлопнул за собой люк. Мы не могли понять, в чем дело, и только после длительных переговоров, когда он спустился к нам, узнали, что были приняты за бандитов. Что и говорить — вид у нас был далеко не респектабельный: оборванные, грязные, заросшие, вдобавок вооруженные винтовками — мы и в самом деле смахивали на хунхузов.
Мельник сделал нам факел, дал керосин, и мы, освещая себе путь, зашагали по раскисшей дороге. Со стороны наше факельное шествие по деревне выглядело красочно и впечатляюще. Возле домов то тут, то там слышались голоса людей, которые умолкали при нашем приближении. Эскортируемые собаками, провожаемые любопытными взглядами, мы прошагали так через всю деревню. В доме Калуева нас встретили без всякого восторга. Сузева дома не оказалось. Я отказался от холодно предложенного чая и, уткнувшись в разложенные на полу тулупы, моментально заснул.
На следующий день над Дерсу разыгралась настоящая пурга. Воспользовавшись неожиданной передышкой, мы сходили в баню и привели себя в пристойный вид. С интересом рассматривал я в зеркале свою первую в жизни бороду. Рыжая, русая, черная — выглядела она омерзительно, и я без всякого сожаления ее сбрил.
К вечеру снег прекратился; перевода все не было. Имевшимися у меня деньгами мы рассчитались в магазине за Димкин долг и на следующий день решили уехать в Островной, расставшись с гостеприимством хозяйки, напоминавшим вооруженное перемирие. Странная это была женщина: замкнутая, с брезгливой складкой тонких губ, она всю энергию отдавала старообрядческой вере, и эта вера вытравила из ее души всякую доброжелательность к людям. Нельзя было не удивляться той одержимости, с которой она добровольно порабощала свой дух, предаваясь религиозным химерам. Конечно, мы ни шиша не смыслили в канонах этой веры, однако на собственном опыте убедились, что ханжество — ее непременная черта. Разглагольствуя о любви к ближнему, хозяйка смотрела на нас как на шайку голодранцев, и если бы не знакомство Сузева с ее мужем — всей нашей корректности хватило бы разве что на оплату одного часа пребывания в ее доме. Доверяя характеристике Сузева, которую он дал Калуеву, мы не могли не посочувствовать последнему, справедливо предполагая, что тому выпала нелегкая доля в супружеской жизни.
Утром, едва мы начали собираться к отъезду, как прибежал восьмилетний гонец с почты и, шепелявя, выпалил, что зовут коротенького дяденьку. Мериться ростом было ни к чему, и Сузев поспешил на почту. Он пропадал там часа два и вернулся навеселе в сопровождении бородатых таежников.
Наконец мы получили перевод и в придачу к нему инструкцию. Нам предписывалось возвращаться на Перевальную и ловить норок «вплоть до выпадения снежного покрова». Прочитав эту строчку, я посмотрел в окно. На улице этого самого «покрова» было больше чем достаточно, правда, по всему угадывалось, что хватит его ненадолго.
Хоть мы и рассчитались с хозяйкой с рыцарской щедростью, однако расположения ее не снискали, и как ни хотелось Сузеву, имея в кармане деньги, побыть в поселке, мы все же сочли за благо идти в тайгу. На берег нас провожали его новые друзья. Пока мы с Димкой вычерпывали воду из лодки, Сузев, закончив импровизированную пресс-конференцию, провозгласил тост «на посошок», и мы, опасаясь, что дело может принять оборот заурядного загула, усадили своего начальника в лодку и оттолкнулись от берега. Нахлобучив шляпу по самые уши, Сузев сидел нахохлившись, удивительным образом напоминая обиженного купчика, которому не дали разгуляться.
Лодка шла посредине реки. Мимо плыли заснеженные берега. Темная зелень хвои и белый снег — палитра двух ярчайших красок, впечатляющее соседство для еще непривыкшего глаза. То там, то здесь плавали по реке стайки пролетной чернети. Мы стрельнули два раза по этим последним осенним уткам, но безрезультатно.
В Островной прибыли часам к пяти вечера. Дом Селедкова, у которого мы оставили норок, стоял на берегу небольшой протоки. Нас встретила его жена, темноволосая моложавая женщина. Увидев нас, она всплеснула руками и заулыбалась.
— Вернулись, пропащие. И где это вы пропадали.
— Здорово, Полина, — фамильярно приветствовал ее Димка.
— Как там наше хозяйство?
— А что ему сделается — бегает, верещит, есть просит; Степан за рыбой для них пошел.
Дом Селедкова состоял из двух комнат: кухни и гостиной, которая служила одновременно и спальней. Возле стен стояли грубые деревянные лавки, обитый железом старинный сундук, старенькая швейная машинка. Комнаты разделяла печка, за ней возились с разноцветными лоскутами две малолетние дочери хозяйки.
Вскоре пришел и Степан Селедков, тридцатипятилетний высокий и жилистый мужчина со шрамом на шее — отметиной немецкого пулеметчика в последний день войны. Увидев нас, он зашумел, затряс нам руки. Полина поставила на стол дымящееся блюдо с отварной красной рыбой, как-то по-особому испеченную румяную картошку и отсвечивающие прозрачной синевой соленые грузди. Увидев на столе кету, Димка со всей своей бесцеремонностью заорал:
— У-у, королевское блюдо! Употреби-и-м…
Степан был доволен этим восторгом и рассказал нам, что недавно он, первым из деревни, поймал двух кетин. Долго же добиралась эта рыбка от моря в родные края! На Амуре ее ловят еще в июле — на Б. Уссурку она пришла в октябре.
За столом просидели допоздна. Как-то незаметно разговор перешел на воспоминания, и из них мы узнали всю историю жизни Степана и его жены. Жизнь была бесхитростной, как и они сами, честной и, как часто бывает, трудной. Только и красило ее, что любовь, дети, надежды…
На другой день мы закупили необходимые продукты, уплатили Полине за содержание норок и зашли в колхозную конюшню проститься со Степаном,
— Ну, счастливо вам, — сказал он. — За зверушек не беспокойтесь, я сам посмотрю, здесь с собаками, может, что и добуду, а кто с базы приедет — передам все честь по чести.
Мы еще раз поблагодарили этого радушного человека и отправились в путь.
5
Откровенно говоря, на этот раз ловить норок мы не собирались. Нам было ясно, что если охотиться серьезно, то нужно менять или место, или метод отлова. И на то, и на другое у нас уже не хватало времени: до настоящего зимнего снега оставалось не более двух недель. Зная, что в Б. Уссурку пришла кета, мы рассчитывали встретить ее и в Перевальной; поспели уже и кедровые орехи, да и мех колонка и белки приближался к выходному. И, конечно же, все мы втайне мечтали привезти в город по медвежьей шкуре.