Таежный бродяга
Шрифт:
— Ну, а ты, — помедлив, спросил человек в унтах, — один здесь?
— Д-да…
— Ага! Ну вот и ладно!
Незнакомец уселся, покряхтывая. Подышал в ладони, простер их над мигающими углями.
— На пару веселей будет, способней, верно я говорю?
— Пожалуй…
"Странный какой-то тип, — тоскливо размышлял темноволосый. — Телогреечка старая, засаленная, а унты новые — такие обычно летчики носят. Кто ж он есть на самом — то деле? Заросший, мрачный. И без ружья — это тоже странно. Ночью в тайге нормальные люди не ходят безоружными… Хотя, с другой стороны, для меня же лучше — спокойней."
Он сказал:
— Что ж, давайте знакомиться! — Привстал, раздвинул губы в улыбочке: — Михаил.
— Очень приятно, — прогудел человек в унтах. — Скрипицын! — Крепко, коротко стиснул руку Михаила, оглядел его сощурясь, ощупал взглядом лицо, пушистый, в пестрых разводах шарф… "Залетный, — подумал он, — и настороженный какой-то. Поди разберись, чем ты тут дышишь?"
— Далеко направляешься? — спросил он погодя.
— Нет… а вы?
— Что — я?
— Далеко?
— Да как сказать, — задумчиво поднял брови Скрипицын. — Здесь любой конец неблизкий… Тайга!
— Он моргнул глазом. — Ты эти места хорошо знаешь?
— Не особенно. Так, в общих чертах.
— Недавно только прибыл?
— А что? — сказал, кривя губы, Михаил, — заметно?
— Конечно.
— Это — почему же?
— Да вообще. — Скрипицын неопределенно пошевелил пальцами. — Больно уж вид у тебя такой. Этот шарфик, то — се…
И он неожиданно качнулся к Михаилу и цепко ухватил его за край шарфа.
Широкая его пятерня лежала на отвороте михаиловой тужурки — на самой груди — плотно лежала и тяжело и, чувствуя эту тяжесть, Михаил отшатнулся резко.
— Да не бойся, — лениво, затягивая слова, сказал Скрипицын.
— А я и не боюсь! — Михаил по-прежнему держал на коленях двустволку, легонько оглаживал затвор. — Чего мне бояться-то?
— Тоже верно, — сказал Скрипицын. — Нечего. В том и суть.
Он умолк внезапно. Челюсти его сжались. Зрачки дрогнули и застыли, и там, в глубине их, увидел Михаил отражение ночи; они смотрели мимо него, поверх, в морозную тьму.
Михаил поворотился. И побледнел — ему стало страшно. Близко, почти вплотную, стоял за его спиною приземистый, бородатый мужик. Шаткие отблески пламени лежали на броднях и овчинном его полушубке, и тускло окрашивали ствол дробовика.
Он возник здесь бесшумно — Михаил не слышал его шагов, и это было непостижимо и страшно. Казалось, он все это время таился где-то рядом, вблизи костра.
"Конец, — решил Михаил, — подловили все-таки. Подпасли. Они на пару работают — это ясно. Что же делать, о черт, что же теперь делать?"
Было недолгое молчание. Затем старик сказал, сбрасывая с плеч вещевой увесистый мешок:
— Чтой-то вы, ребята, приуныли? И костер у вас тухлый, ай-ай! Один дым…
Неторопливо, усталым движением расстегнул он полушубок. Опустился на корточки. Разворошил забитую снегом бороду.
— Костер — это верно, — отозвался Скрипицын, — плоховат… Заболтались мы тут! — Он натянул рукавицы, грузно двинулся в темноту. — Пойти, что ли, хворосту подсобрать…
— Ты сумку — то скинь, — посоветовал старик. — Оставь здесь — сподручнее будет.
— Что-о? — Скрипицын остановился и сейчас же лицо его затвердело, оскалилось. — Сумку?
Он стоял вполоборота (была видна опущенная бровь, желвачок на щеке, угол твердого рта), и глянув на него, Михаил подумал с облегчением: "Нет, эти двое не знакомы! Он сам чего-то боится… Только вот — чего?"
Скрипицын спросил — негромко и сумрачно:
— При чем здесь сумка? Ну?
— Да Бог с тобой. — Старик усмехнулся, пожимая плечами. — Иди, коли хошь, с ней — дело твое. — Развязал котомку, извлек из нее котелок, привстал, зачерпнул снежку.
— Иди, давай, топай, — ташши дрова! Кипятком хоть побалуемся.
Потом они пили чай. Потом укладывались угрюмо — ладили поздний свой ночлег, разгребали мусор, стлали пухлую хвою.
Костер полыхал теперь высоко и ровно — без дыма. Ветер ослаб, и над сонными путниками, над остриями черных елей обнажилось небо; оно полно было блеска и холода.
— Стужей пахнет, — сказал Скрипицын. — К утру градусов на сорок завернет — не менее того… Н-ну ладно. — Он завозился, уминая подстилку. Улегся. Протянул подошвы к огню. Телогрейка его задралась, приоткрылась и оттуда — из-под полы — выглянула кобура пистолета.
И всматриваясь в рыжую эту кобуру, Михаил поежился зябко; опять пробудилась в нем давешняя тревога. Вдруг он заметил лицо старика.
Старик не спал, помаргивал, чадил цигаркой, — тоже следил за Скрипицыным… Потом он выплюнул окурок и покосился на Михаила. И тотчас же оба они прижмурились, затаились, отворотясь.
Они долго так лежали — недвижно и немо.
В тишине, над пустынными северными снегами, посверкивала и медленно кружилась ночь: она кончалась уже и луна поблекла и словно бы выцвела. И созвездья сдвинулись к Западу. И запрокинув лицо, щурясь в стылое небо, Михаил думал:
"Надо спасаться пока не поздно! Надо бежать! Этот тип с пистолетом, старик этот — чего они хотят? И кто за кем здесь охотится? Не поймешь…" Мысли путались и были мутны, но чувство тревоги не иссякало в нем, гнездилось прочно. И все сильней одолевало его отчаяние. Надо спасаться, но — как? Здесь же ведь глушь, бездорожье. Куда я денусь, куда пойду? Все равно загину — в снегу, в проклятой этой пустыне".
Зловеще и низко пылал над ним полярный ковш — семь зеленых огней, семь звезд Большой Медведицы. Ледяные звездные лучи тянулись к ресницам и покалывали глаза. Михаил заслонился локтем, вздохнул. Стало жалко себя — так жалко — до слез.
В это время Скрипицын сказал:
— Эй, батя, ты чего опять смотришь? Все смотришь и смотришь. Спи.
И старик ответил:
— Да вот смотрю — думаю… Где же это мы встречались?
Он поскреб косматую свою бороду, хрустко зажал ее в горсти.
— Слышь-ка, а ты, часом, не геолог?