Таежный бродяга

Демин Михаил

— Куда? — спросил я. — Мне к своим надо…

— Идем, идем, — сказал он, подталкивая меня в плечо. — И поменьше спрашивай.

— Но все же — куда?

Незнакомец не ответил — усмехнулся в бороду.

Подойдя к валежине, он нагнулся, покряхтывая, поднял и отряхнул от снега мое ружье. Потом закинул его за спину. И властно махнул мне рукой.

— Айда!

* * *

Малое время спустя я сидел в полутемной, низкой, жарко натопленной комнате. Изба топилась по — черному — дым выходил не в трубу, а в волоковое оконце

над дверью. Таких первобытных строений я до сих пор еще не встречал — только читал о них в исторических романах. Окна здесь были затянуты рыбьим пузырем, стены сложены из вековых неохватных лиственничных бревен. В щелях шевелились тараканы. Над головами текли, свиваясь, синеватые дымные полосы. От духоты и едкого чада спирало дух и щипало глаза.

Я помещался в центре избы, у стола. А вокруг, на лавках, теснились угрюмые мужики. Они были не молоды и косматы, обряжены в меха, вооружены винтовками.

Кто они? — недоумевал я, — что за люди? Все в них было мне странным; и туземная одежда, и этот дремучий их облик, и — что выглядело, пожалуй, подозрительнее всего — грозное, боевое оружие. На солдат они, во всяком случае, не похожи, — размышлял я, томясь, — и на уголовников — тоже… Мужички эти особой породы. Но — какой? Может, я попал к сектантам? К староверам? Однако староверы не курят, а эти — дымят вовсю. Кинулись на мой табачок, расхватали…

Табачок мой расхватали сразу же, как только я ступил в избу. Обыскали меня, вывернули карманы; хотели глянуть на документы — но их не оказалось (тайга ведь не город, — таскать здесь бумаги ни к чему!) Единственное, что я имел при себе — нож, спички и кисет — мгновенно пошло по рукам. И вот, закурив из моего кисета, они сидели теперь и шептались о чем-то. О чем?

Тот, кто привел меня (звали его, как выяснилось, Архип), сказал, погодя:

— И что с тобой делать, голубь, ума не приложу. Залетел ты сюда на свою голову. — Он поскреб в бороде, насупился. — А может — на нашу… Насчет экспедиции ты, пожалуй, не врешь. Но — как проверить?

— Да очень просто, — заявил я, — пошлите туда кого-нибудь. Или — хотите — идем со мной…

— Ишь ты, — засмеялся, закашлялся Архип. — Вон чего захотел… — Он помотал головой! — Ну, ловкач.

Мои слова показались смешными не только ему одному; тотчас же оживилось, задвигалось все это сборище.

— Как ты нас понимаешь? — спросил, отпыхиваясь, Архип, — что мы за люди?

— Кто вас знает. — Я пожал плечами, осмотрелся медленно. — Не разберусь никак. Но это — ладно… Вы мне вот что скажите: зачем я-то вам понадобился? Чего вы от меня хотите?

— Мы одного хотим, — негромко, с хрипотцой, проговорил сидевший рядом с Архипом приземистый, коренастый мужчина. У него было сухое скуластое лицо, татарские усики по краям жестокого рта. — Чтоб все у нас тихо было — вот, чего мы хотим! Тихо, без хипеша!

— Так кто ж вам мешает? — удивился я. — Живите как хотите. Я-то тут причем? И вообще — сколько вы меня здесь держать намерены?

— А это уж как мир рассудит, — вставая с лавки, сказал Архип. Он уже не смеялся больше; колючие глаза его посверкивали недобро и сумрачно. — Как мир решит… Ты в Бога веруешь?

— Да, — сказал я, — да… А что?

— Так молись, пока не поздно! Крепче молись! Он почесал усы и потом — озирая сборище:

— А и нам тоже — пора на молитву. Айда, ребята! Крупно шагнул к дверям. И на миг задержавшись там — искоса поглядывая на меня — добавил угрожающе:

— Побудь пока тута. И не вздумай бежать, учти: порскнешь — угодишь под пулю. Живым все одно не выпустим. Не уйдешь. Ни-ни.

— Может, его повязать пока? — прохрипел татарин, — так все же вернее…

— А-а-а, чего там, — небрежно отмахнулся Архип.

— Никуда не денется.

Они вышли из избы — замкнули дверь снаружи. Я остался один и с беспокойством прошелся по комнате. Не нравилась мне вся эта история, ох, не нравилась!..

Я потрогал дверь, она была заперта прочно. Подошел к окошку. Сквозь мутную пленку, заменяющую стекло, не видно было ничего; только свет проникал в избу — закатный, снежный, меркнущий свет. Да еще — звуки. Я прильнул к окну и уловил негромкое похрустывание и шорох. Кто-то мерно расхаживал, вороша снежок. «Часовой», — сообразил я. И опять заметались тоскливые мысли: где я? Что со мною? Что тут вообще происходит?

И в этот момент — где-то совсем близко, почти рядом, — возник глухой, унывный гул голосов.

Откуда они просачивались, эти голоса? Может быть, из-за стены, из-за перегородки… Или же — из соседнего здания? Я так и не смог этого понять. Голоса звучали неотчетливо; слов было не разобрать, но все же в нестройном их рокоте угадывался некий торжественный ритм. Казалось, люди поют. Или молятся. А вернее всего — творят какие-то странные заклинания.

Я долго с тревогой вслушивался в непонятный этот, сумеречный вой…

Потом, — сморенный усталостью и вконец одуревший от духоты, — разостлал на лавке тужурку, улегся и вытянулся там. И задремал незаметно. Сквозь дремоту мне вспомнились вдруг слова: "Молись, пока не поздно. Крепче молись!" И отключаясь, проваливаясь в черноту, я тоскливо воззвал к небу, что-то крикнул беззвучно…

Пробудился я внезапно; леденящее, острое ощущение опасности вошло в мое сердце — пронзило его, как игла — и тотчас я поднялся, опираясь локтями о лавку. С трудом разлепил запухшие веки. И увидел склоненную надо мной фигуру.

Это был татарин. Он держал в руке светильник (плошку с плавающим в жиру фитилем) и пристально разглядывал меня. Вид у него был сосредоточенный и какой-то удивленный. И смотрел он не на лицо мне, а на грудь.

— Эй, — гортанно и хрипло сказал он, — откуда у тебя это?

Он провел по груди моей пальцем и я, скосив глаза, мгновенно понял все. Томимый жарою, я ночью стащил с себя свитер, расстегнул рубашку. Грудь моя раскрылась — и татарин увидел выколотый на ней крест и прочел затейливо вьющуюся под крестом надпись.