Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
Любимов в заявлении и письме к Горбачеву одобрил политику Генсека в отношении эмиграции, А Д. Сахарова и пр. Сказал, что ему звонила актриса из его театра с предложением пойти в посольство и написать бумагу с просьбой. Он знает о письме учеников-артистов и что к нему отнеслись положительно… Он хотел бы, чтобы те артисты, что ушли из театра, нашли возможность соединиться и начать восстанавливать спектакль «Вл. Высоцкий» и пр.
Шифферс сказал: «Не волнуйся, Валерий, когда Любимова пригласят и предложат занять свой трон, Эфроса уже уберут и пр.»
А мне все это довольно
Год «Мизантропа»! Он заканчивается, а его, может быть, не было, и радость моя и гордость были напрасны?! Неужели все врали, и только Шифферс прав?!
1987
Понедельник.
С НОВЫМ ГОДОМ!
С чего начнем: с покаяния, с просьб, молитв?! Да, наверное, с этого, иначе положение безвыходное — сегодня «Мизантроп». И, Господи, дай силы и хорошего настроения. Мои любимые в Рузе.
А в общем — хреновина, думал, без них отдохну, нет, только тоска грызет, и больше ни хрена. Но падать духом и в этом году не надо.
Яковлева подарила мне джентльменский набор для писания любовных записок, и я уж ей и написал.
Господи! Как хочется немного счастья! Помоги мне сыграть хорошо, с чувством неподдельным, живым и искренним.
Вторник.
А «Мизантроп» был вчера неплохой, совсем неплохой.
Попал в полосу дикой занятости. Много спектаклей, много концертов. А в общем, прошла бы Франция. Туда обязательно приедет Любимов. Сам не придет, позовет Аллу, Жукову и еще кого-нибудь. Может бьггь, меня. Вчера в Париже отслужили панихиду по Тарковскому На похоронах был посол и венок от союза кинематографистов.
Четверг.
Ну и что? Чем я живу, чем занимаюсь? Вот прочитал замечательный до слез сценарий и рад, что такое бывает. А вчера играл «Дом» хорошо, раскованно, солидно, и Сережа с Леной сказали, что это куда лучше, чем тогда, и спектакль намного вырос. И еще… написал какое-то слово к дневникам О. Ш., и мне Люба-редактор сказала: «Как здорово и как я счастлива». — А значит это всё, что я живу хорошо, но почему-то плачу. Оттого, наверно, что редко так живу. Вот не звонит Тамарка, а я ее люблю.
Эфрос, Дупак, Глаголин ходили вчера по вызову в ЦК, и им была сказана всего одна, всеобъемлющая, обнимающая все необъятные слухи фраза:
«Возвращение Ю. П. в его собственных руках. На сегодняшний день от него не получено никакого официального заявления!» Имеется в виду бумажное. Все телефонные звонки в посольство, интервью в расчет не берутся. Нужна бумага с его просьбой… Просьбой о чем? Вернуть ему гражданство? А кто и на каком основании у него его отбирал? И т. д и т. п., и пошла писать губерния дальше.
Опять новость. Вчера Жукова снова дозвонилась до Любимова, и он сказал, что заявление напишет на имя Громыко. Но опять я боюсь, что он такого там напишет!!
Пятница.
Дорогой Анатолий Васильевич!
Простите нас. Чувство вопиющей несправедливости, вины личной и вины коллективной не покидает меня и, кроме
Думаю, мои чувства разделяют мои коллеги и все те, кто вольно или невольно, так или иначе задел Ваше больное сердце.
К моменту Вашего прихода на пост главного режиссера театра на Таганке мы попали в ситуацию сложную, во многом ложную, и по неведенью допускали поступки с точки зрения театральной этики и вообще житейской логики недостойные и подчас преступные. Но все, кто успел за эти трудные годы поработать с Вами, полюбили Ваш выдающийся режиссерский дар и благороднейшее сердце.
Мы будем играть Ваши спектакли, помнить и любить Вас таким, каким знали Вас самые близкие Ваши ученики.
Вечная память.
Суббота.
В результате сложились следующие слова: «Хочется обратиться к Всевышнему: за что, за какие грехи Таганке такие потери?!
Дорогой Анатолий Васильевич!
Простите нас! Чувство чудовищной несправедливости, личностной виновности и виновности коллективной не покидает меня и, кроме слов покаяния, мне трудно найти сейчас другие слова. Думаю, подобные чувства испытывают и мои коллеги, все работники театра, в том числе и те, кто вольно или невольно, словом или поступком небрежно коснулся Вашего больного сердца и профессиональной чести. Эфрос пришел на Таганку в горький для театра час… час, полный лжи, фальши и до сих пор непроясненный, Эфрос в буквальном смысле спас театр, и в первую очередь от гибели нравственной, потому что за гибелью нравственной тотчас последовала бы гибель творческая. Он спас театр своей работой. Работал он много. Он часто говорил нам: «Ребята! Я пришел к вам работать!!!» И результаты этой работы незамедлительно сказались: через год с небольшим в Югославии мы взяли все призы. О театральных заслугах Эфроса знают другие больше.
Мы, которые успели с ним поработать, за эти трудные годы узнали его как выдающегося режиссера, но, кроме того, мы поняли и оценили его благородство человеческое, с каким он относился к тому, что было сделано театром до него: к старому репертуару, с какой деликатностью удивительной относился он к нам, старым кадрам театра.
Мы будем играть Ваши спектакли, мы будем помнить и любить Вас таким, каким знали Вас Ваши самые близкие друзья и ученики. Прощайте, мастер!
Вечная память!!!»
За мои слова меня хвалили Бортник, Дупак, Шадрин, Бугаев и пр.
Но то, что я услышал на поминках в 20-минутной речи от Крымовой, перевернуло мою душу и отношение к ней: я попался вместе со всеми с Таганки, как обманутый мальчишка. Какая, оказывается, игра затевалась и проводилась вокруг Таганки?! Мне сделалось страшно. Когда-нибудь я об этом напишу, хотя надо это сделать скорее. Но, может быть, мне следует сделать это с Олей Ширяевой — на магнитофон.
Из радостных событий — открытка от Распутина и особенно его слова: «Желаю, чтобы в обреченности твоей искусству и спешке находились все-таки светлые и неторопливые часы на то, чтобы отдохнуть или в худшем случае — сесть за прозу. Я люблю твою прозу и хотел бы видеть ее чаще.