Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
Вчера было 16-ое. Репетиция по вводу Высоцкого, приехал дядя Саша, вечерние «Антимиры». Нет позорнее состояния, когда видишь пьяного артиста. Сева был пьян и нес такую околесицу в стихах невообразимой прозой. «Наделали… из Ленина независимые силуэт». Начал во множественном, закончил в единственном. В «Антимирах» залепил строчку из другого стиха. И помочь ничем нельзя, когда он пошел в пике, тут только жди результата окончательного, до чего он дойдет, договорится. Боже мой! Если бы такое произошло со мной, что бы я делал, наверное бросил бы театр и уехал в глушь, куда-нибудь, меня спасло, что я не сделал,
Всю ночь хотел встать и дочитать, проиграл ли Ростов Долохову 43 тысячи или уступил ему Соню. Сам стал придумывать за Л.Н., боже, что за книга!
Потом в горле и в мозгу стояло бесконечно: «Эх, раз, еще раз, еще много, много раз».
Думал о том, что мне нет особенной радости, если совсем ее нет, идти на репетиции Любимова, не знаешь, не умеешь пока — не питюкай, и Глаголин может быть режиссером и говорить подобные слова, а на деле — сам ничего произнести по-человечески не может, а потому задача режиссера — дать возможность, создать условия для раскрепощения артиста, вроде бы это он сам все делает, всего добивается — самовыявление.
Но в конце концов мне наплевать, я где-то сам стал успокаиваться, не успокаиваться от жира, а успокаиваться в том смысле, что мне это надо все равно будет играть — потому, не обращай внимания на крики-окрики — спокойно по курсу своего таланта и ощущения своей правды — не торопясь, полезное принимая — вперед к победе, к Государственной премии.
«Мне бы только выкроить 5 лет и я бы доказал все».
Обед. Как перед дуэлью, перед битвой — продумываю детали, вспоминаю прошлое, сопоставляю, готовлюсь тщательно. Что мне грозит и что предпринять в первую минуту, час, день? Я готовлюсь к важному и решительному событию, надо быть начеку, готовым ко всему. И боже мой, помоги мне выиграть сегодняшний бой. Я взял на себя эту ответственность где-то нарочно, чтоб проверить себя, свои силы испытать, упругость мослов.
На дуэль надо идти убивать, а не готовиться быть убитым — так и я, иду победить и пить за удачу потом, и не жаловаться на случайности, которые помешали. Я привожу в боевую готовность мои доспехи: ум, голос, тело, память, талант, лихость, легкость.
«Надо бы уснуть, чтобы потом рука не дрожала», — и я, как и он, не мог заснуть — в мозгу: «Эх, раз, еще раз», то же — посмотрим, увидим. Только бы не струсить в последний миг, тогда все, тогда пропал, может, сварить кофе, а зачем, чтоб тонус взвинтить, а не будет ли это наоборот? Вдруг сорвется голос, хочется закурить, а можно ли?
Я выиграл вчерашний бой. Нет, господа присяжные заседатели, вы меня рано похоронили, я в отличной форме, несмотря на все передряги и метели. Я отлично пел за Высоцкого [20] , бросился головой в пропасть, и крылья распахнулись вовремя, а потому заработал ворох, кучу комплиментов, я горд за себя, я победил что-то в себе и вокруг и уверовал в свою судьбу. Вечером пили у нас с Колькой, и мне пришлось сказать ему, это бы все равно обнаружилось, что я одну гранату запустил и осталось 9. Вчера был такой день, когда одним штыком было не отделаться. Тысячу раз прав Долохов: «На дуэль надо идти убивать».
20
В спектакле «Послушайте!» В. Золотухин пел за В. Высоцкого.
Совсем нет денег, доходился до того, что отлетала подошва у ботинка, других
Вечер.
Написал письма. Подбиваю банки. Встану рано, и… поеду на вокзал за билетом.
— Как только шеф перестанет мешать, мой Фомич начнет прорастать, он уже кое-где зазеленел, я с каждым днем, с каждой репетицией убеждаюсь, что Кузькин и я: близнецы-братья, это полное попадание, а Гос. премия — результат тщательной работы.
Тетради заполняются, заполняются, одна сменяет другую, над столом моя улыбающаяся харя гармошкой, за окном ветер и в мыслях буран, в руке сигарета и перо, в ванной — жена, на постели — Кузя, в Польше — Романовский, у бабки на постое Колька, а Б. Истока для меня нет, и скоро, может быть, меня не станет ни для кого. Для чего я жил, суетился, мечтал покорить мир?
Сыграть бы «Банк», а потом будет видно. «Банк» надо рвануть во что бы то ни стало, что бы ни случилось, надо рвануть, и другого выхода у меня нет. «На дуэль надо идти убивать» и точка. Завтра.
Ленинград.
Всю ночь в «Стреле» болтали с Высоцким — ночь откровений, просветления, очищения.
— Любимов видит в Г. [21] свои утраченные иллюзии. Он хотел так вести себя всю жизнь и не мог, потому что не имел на это права. Уважение силы. Он все время мечтал «преступить» и не мог, только мечтал, а Коля, не мечтая, не думая — переступает и внушает уважение. Как хотелось Любимову быть таким!!
Психологический выверт, не совсем вышло так, как думалось. Думалось лучше.
21
Губенко Николай — в то время артист Театра на Таганке.
Банк. Ничего не ясно. Снимали какими-то кусочками, вырванными из середины, артисты не дают времени совсем. Что из этого одеяла лоскутного выйдет? «Рванул или не рванул» — об этом и речи быть не может, ясно, что нет. Есть надежда отыграться 27–28, когда будем заканчивать сцену.
— Что он курит? Жареный на сковородке самосад?
— У вас глаза вчера были вчетверо больше, шире, чем сегодня, синие и блестели желанием. Что Вас так распалило?
— Чудно играть смерть. Высоцкому страшно, а мне смешно, оттого, что не знаю, не умею и пытаюсь представить, изобразить. Глупость какая-то.
Завтра 2 спектакля, 2 репетиции и один концерт. Отдохнуть бы не мешало. После ванной, чая все спят, и я иду тоже, обо всем, что думаю, запишу потом.
Чем ниже падение, тем выше должен быть взлет.
Сегодня. Концерт в Щукинском — достойно, кажется, я выглядел. Потом кабинет шефа в присутствии Щеглова, которого Высоцкий протаскивает, продает Любимову на «Тартюфа».
Речь идет о прокормиться. Работа над макетом «Живого». Хотел пойти куда-нибудь, посмотреть чего-нибудь, да затрепался и не поспел. Очень хотелось в цирк. Сейчас у нас в комнате тещи Таня Шведова с мужем, смотрят фильм — а я кино не люблю, — надулся чаю и глаза слипаются, не выдержал, курил, сейчас курю, но завтра не буду, постараюсь. Читаю про Орленева, любопытно написано Мгебровым, сама форма мемуара любопытная, вольная, свободная и оттого легко воспринимаемая, с каким-то настроением, отвлечением, как роман или полевой букет, где много всяких трав, блеклых цветов, запахов и оттого — живого.