Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
Вот какая суматошная жизня, что три дня ни строчки, нехорошо все это, неправильно. Четверг сегодня, вчера была среда — выходной день — немножко озвучивания и поход во Дворец съездов на балет «Золушка». Во вторник 29 с утра отправлял посылку в Междуреченск, смотрел кусок «Тартюфа», показывали управлению, потом немного озвучания, «10 дней» и день рождения Таньки Жуковой — попал в девишник. 28-го понедельник, покупал фрукты для посылки, пришла жена с хорошим известием — «анализы хорошие, Васька развивается нормально», потом «Галилей» — неудачно по моей линии, «ты потерял эту картину» — сказал шеф. 27 — вечером, значит, была поездка в г. Калининград с «Добрым человеком», и по дороге туда Венька пересказал мне важный разговор с шефом о Высоцком, о его деятельности в театре в связи с возобновляющимся пьянством.
Итак,
— Ну он начал, как всегда, заводиться с пол-оборота, что мне это надоело, что терпение мое лопнуло и т. д. Я его остановил и сказал, что передо мной не надо так брызгать, я это понимаю и видел не однажды, поговорим о деле. Он успокоился и сказал мне, на мой взгляд очень важные, вернее, продуманные и прочувствованные вещи. Во-первых, он решил серьезно расстаться с Володей. И почему всерьез, потому что Володя потерпел банкротство в его глазах как актер. Он любит его по-человечески, за его песни, за его отношение к театру, когда он в завязке и т. д., но как актер театра на Таганке он для него не существует: то есть он считает, что Колька [44] сыграл бы Галилея лучше, то есть он считает, что Володя не выдержал испытания славой. «А в производственном отношении, когда он начинает пить — расшатывается весь организм театра, надо либо закрывать это заведение, либо освобождать Володю, потому что из-за него я не могу прижать других, и разваливается все по частям».
44
Н. Губенко.
Вот такой, примерно, разговор. Он мне не нравится, но я понимаю, что действительно это всерьез, потому что разговор пошел за дело, за профессию, за талант, который берется под сомнение, потому что таким образом с ним легче распрощаться.
О том, что меня считают хитрым.
Я заметил давно, а последнее время особенно часто я слышу от людей самых разных, но так или иначе знакомых с нашей кухней театральной, что я «хитрый», «мудрый», «кулак», «дипломат» и т. д., то есть все те слова, которые связаны с позицией жизненной — и волки сыты, и овцы целы. Люди говорят это с разными оттенками, некоторые с завистью, другие вроде бы даже с усмешкой, с презрением, а есть, их, конечно, мало и, к сожалению, они из противоположного Любимову клана деятели, которые считают мое поведение в театре и в общении со всеми людьми — мудрой политикой, то есть, зачем зря метать копья и плевать в колодец (например, в колодец Улановского), неизвестно, что будет завтра, и ясно всем, как Божий день, что Золотухину при любом режиме будет хорошо, он все равно устроится, договорится, он со всеми найдет общий язык и всем будет улыбаться. Наверняка, многие считают меня двуличным, скользким типом. Элла сказала Гаранину: «Вы дружите с самым хитрым человеком в театре», «И многие так считают» — добавил сам Гаранин. Белла Григорьевна на что-то как-то сказала: «Что вы хотите от Золотухина узнать… Если он Ефима Улановского заговорил…» Она мне же: «Как идет „Тартюф“?» — Шла сдача, спектакль шел прекрасно, я и сказал:
— Прекрасно…
— Нет, я серьезно спрашиваю… Вы ведь — здесь одно говорите, а за кулисами другое.
То есть и я состою в списке и числе людей неискренних, приспособленцев, людей, знающих и, главное, умеющих жить. Ронинсон [45] особенно часто поднимает в моем присутствии этот вопрос:
О… Золотухин — это опасный человек. С ним лучше не ссориться… Это человек себе на уме… У него, как говорится, один наружу, семь в уме… Это кулак кулачок сибирский… Мягко стелет, жестко спать, улыбается сладко, а уколет — не вылечишь… и т. д.
45
Готлиб Ронинсон — артист Театра на Таганке.
Мне обидно это слышать и знать, что люди так считают, хотя в общем, я действительно согласен, что мудрость в моем общении с людьми присутствует, и я не буду вести себя иначе. Но Бог с ними. На все это — один ответ — надо работать.
Суббота. С утра с Кузькой. Принял ванну, вымыл голову… Но вообще я мыться не люблю почему-то, все мне кажется, что я время теряю. Нет у меня любви к чистоте тела, нет ее, нет.
Написал
Вчера играли «Галилея», и шеф очень хвалил Володю. Меня не досмотрел, вернее, до моей картины ушел.
А сейчас я смотрел записи мои о последних репетициях «Кузькина»… Боже мой… Неужели это никогда не состоится… Вообще, по тем записям и по тем отзывам… нельзя без слез думать об этом. Там был Бог, а сейчас я его забыл. Я стал циничнее, мне кажется, и жирнее, как будто победил уже и жну лавры… Я был готов тогда победить и только начал. Если будет возобновление Кузькина, мне надо родиться заново, очистить душу свою, такую роль нельзя тащить с грузом скверны и равнодушия… Когда я Высоцкому сказал, что ему сейчас нужно сделать рывок и очень серьезно отнестись к Одесскому фильму [46] (бенефис Высоцкого, как они называют); для этого нужно оставить все постороннее, лишнее и даже пива в рот не брать, пока не будет отснят основной материал, он ответил:
46
«…к одесскому фильму…» — имеется в виду к/ф «Опасные гастроли» (реж. Г. Юнгвальд-Хилькевич, 1969), где В. Высоцкий сыграл главную роль — артист Бенгальский, он же подпольщик Николай Коваленко.
— Да, я понимаю, это… нужно сделать то, что ты сделал в Кузькине… то есть уйти от всего и завязать на несколько месяцев с питьем и пр.
Мне было приятно слышать это… Какое было время… это и есть жизнь. Ведь радостных дней было, по существу раз два и обчелся, но ведь для них и крутилось все, для них и жилось.
А сейчас… Я смотрю кадры «Хозяина»… и сердце в клочья… Позор, позор, неужели ради этого я жил последнее время, как людям в глаза глядеть после такой работы… ужасно обидно, а ведь можно было сделать иначе. А вчера концерт в институте микробиологии. Люди ждут нас, смотрят, слышали о Таганке и имеют честь лицезреть это безобразие, мы берем по 25 рублей и уходим. Нет, так нельзя. Надо что-то придумать, выдумать, сфантазировать — иначе крах.
В «Тартюфе», мне кажется, очень важную победу для себя одержала Шацкая — мой Зайчик. Вообще эта пара Погорельцев — Шацкая, — самая точная в спектакле, самая обаятельная и великолепная. Но помимо спектакля есть завоевание личного порядка — это ее первая премьерная работа с Любимовым, он узнал ее, наконец, до этого были все вводы и прицелочные работы… Мило… хорошо… но не больше… По этой работе можно судить о большом диапазоне артистки, она очень разнообразна, может быть всякой, владеет разнообразными красками, чувствует жанр, пластична, обладает юмором… То есть анкета ее дарования во многом заполнилась положительными значками и высокими баллами… Она по праву вырвалась вперед, в ведущие актрисы, в лучшие фамилии театра, и я рад за нее и за нашу семью.
Спокойно, Федя, спокойно! Не суетись, не дрожи. Посиди потихоньку и подумай, что к чему. Вчера приходят двое молодых людей, он и она, и предлагают меня на устный журнал… Я говорю, у нас есть-де комс. организация, они мне — нет, мы хотим Вас одного, если хотите, можете прихватить кого-нибудь, а вообще мы приглашаем вас одного — вы пойдете под рубрикой — «Наши любимые актеры» — (Я испугался, обрадовался и задрожал. Мне ужасно захотелось выступить под такой рубрикой, я мечтал о ней всю жизнь, можно сказать, и вдруг — я только подумал приготовиться к сольному выступлению, а меня уже зовут.) Я говорю: — Я никогда не выступал подобным образом, чего же я буду вам показывать.
— Ну как, ведь выступают же актеры, рассказывают о своей жизни, как они работают, случаи из съемок в кино и пр., потом почитаете что-нибудь, споете.
— А долго я должен занимать народ?
— Минут сорок…
— Да что вы, Господь с вами, что я буду делать 40 минут…
Но в общем согласился, взял телефоны… Вечер. «Вот и ко мне пришла слава», как говорит наш друг Фоменко. Увидят и в Б. Истоке, и в Междуреченске, и в Паутово — вся моя родня увидит. Отец обязательно за бутылкой пошлет мать. Пустячок, а приятно. И в Выезжем Логе, и в Дивногорске увидят и вспомнят нас. Как только они вспомнят, каким словом, когда, собственно, фильм посмотрят.