Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Все в кухне напоминало о матери, все дышало ею. На что ни взглянешь — все было частью ее жизни. Вот-вот послышатся знакомые шаги, и мать войдет в кухню. Гвачи долго стоял в ожидании, потом вышел, осторожно притворив за собой дверь. Перед домом стоял столетний граб. Далеко раскинул он свои ветви. Влажная трава под ним отливала синевой. И во дворе была заметна материнская рука. Все уголки чисто подметены, каменная лестница только что вымыта — еще не высохли камни.
Гвачи поднялся на балкон, ни на что не глядя, прошел через гостиную. Он спешил в комнату матери. Дверь оказалась открытой. Лучи, падавшие из окна, освещали нетронутую
Все ясно: он опоздал, мать его не дождалась.
Сегодня тут уже побывала Эка. После смерти Цабу она присматривала за хозяйством. Эка вставала до рассвета и сначала убирала опустевший дом, потом уже бежала к себе. Быстро готовила завтрак и, не задерживаясь, спешила в колхоз, обходила женщин своего звена, подымала лентяек, сердилась, когда приходилось их стыдить.
Этим утром Эка дольше обычного задержалась в доме Цабу. Она открыла двери и окна во всех комнатах. Окончив уборку, подоила корову и коз, заквасила сыр, промыла пшено. Потом позвала соседского мальчика, попросила его зарезать молодую курочку, а сама принялась за уборку двора. Ей хотелось сделать сегодня все так, как было при покойной Цабу. Пусть хоть в первые минуты Гвачи не почувствует ее отсутствия…
Солнце стояло уже над горой Урта, когда Эка покинула дом Гвачи и направилась к его родным. "Лучше будет, если его встретят близкие. У меня не хватит сил объявить ему о такой утрате".
Придя домой и не застав Гвачи, Эка тотчас повернула обратно. Гвачи она нашла в комнате его матери перед постелью, где была разложена одежда умершей.
Молча вышли они в соседнюю комнату и присели. Лицо Гвачи было пасмурно и сурово. Наконец он поднял голову и посмотрел на Эку. В ее глазах была глубокая скорбь.
Первой узнала о приезде Гвачи Найя. Как только она выкрикнула — "Гвачи вернулся!" — рассыпавшиеся по всему винограднику девушки рванулись к ней, бросая по дороге корзину с виноградом. Перепрыгивая через плетни, они бежали к его дому. Каждой хотелось первой увидеть Гвачи, но никто не мог обогнать Найю. Со смехом и шутками бежали за ней подруги. Их голоса взбудоражили деревню. Найя летела, забыв, что держит виноград в подоле, что волосы ее распустились, а лицо и руки измазаны виноградным соком. Плечом она толкнула ворота.
— Это, наверно, Найя, сумасшедшая, — сказала с улыбкой Эка, когда на лестнице послышался топот ног.
В ту же минуту Найя вбежала в комнату.
— Гвачи! — воскликнула она, запыхавшись от бега, и теперь только заметила, что подол ее платья подобран выше колен. От стыда она взвизгнула и поспешно стала одергивать юбку. На пол упали тяжелые гроздья. Покатились, оставляя полосы, мокрые виноградины.
На лестнице послышались громкие возгласы и смех подруг. Веселой ватагой они ворвались в комнату, но, увидев Найю, Гвачи и рассыпанный по полу виноград, с виноватыми улыбками застыли у двери. Только теперь они вспомнили, что в этом доме не радость, а горе, и не знали, чем загладить свой невольный промах.
Неловкое молчание нарушила Найя.
— Хута поручил тебе что-нибудь?
Гвачи вспомнил найденное в кармане Хуты недописанное письмо: "Теперь уже скоро я увижу тебя. Приеду, построю дом, и поженимся…"
"Нельзя ей сейчас давать это письмо, — решил Гвачи и посмотрел куда-то через голову Найи. — Но что же сказать ей?"
Эка с любовью смотрела на девушку. Ее радовало внимание Найи, — ведь она пришла узнать что-нибудь о Хуте! С каким страстным ожиданием смотрела она на Гвачи!
— Приедет твой Хута, милая, скоро приедет, — успокоила ее Эка. — Садитесь, доченьки, чего же стоите? — и засуетилась, усаживая гостей.
Поздравляя Гвачи с благополучным возвращением, девушки, как могли, выражали ему свое сочувствие и поспешно переводили разговор на другую тему. Каждая пыталась облегчить его горе, отвлечь от мрачных мыслей рассказами с деревне, о знакомых, друзьях, расспросами о войне.
Тем временем Эка накрыла на стол. Найя помогала ей, но то и дело порывалась расспросить Гвачи о Хуте. Все валилось у нее из рук. Она пролила на платье ореховую подливку, уронила в огонь ложку, которой помешивала мамалыгу. И чем больше старалась она скрыть волнение, тем заметнее было оно для окружающих. Молчание Гвачи она объясняла его горем. Но пусть он скажет о Хуте хоть одно слово!
За стол она села рядом с Гвачи и тотчас же зашептала:
— Хута получил мое письмо?
Он молчал, будто не расслышав ее вопроса.
— Ты должен теперь много есть, Гвачи, — сочувственно заговорила Найя. — Крови ведь потерял сколько! Помнишь, как нравилась тебе и Хуте приготовленная мной подлива?.. Дзокия починил твою сеть и каждый день ловит форель. Я помню, ты очень любил форель, жаренную на сковороде в ореховых листьях…
Гвачи ничего не ел, только выпил стакан вина. Девушки вскоре разошлись. Уже к вечеру Гвачи проводил Эку и Найю. По дороге девушка снова пыталась завязать разговор, но Гвачи отмалчивался. О, если бы Эка и Найя знали, почему он молчит!
Со стороны моря неслись черные тучи. Ночное небо хмурилось, опускалось все ниже и, казалось, вот-вот упадет на выстроившиеся вдоль переулка тополя. Капли дождя забарабанили по листьям.
— Вернись, Гвачи! — сказала Эка.
Попрощавшись, они разошлись.
Налетел ветер, подхватил желтые листья и закружил их по воздуху. Гвачи остановился и долго глядел вслед уходящим. Листья, шурша, падали ему на плечи, один опустился на руку. В темноте его не было видно, только чувствовался исходивший от него сырой холодок. Этот холод проник в душу, и Гвачи вдруг заметил, что стоит под дождем. Надо возвращаться домой.
— Гвачи! — крикнула Найя. — Утром без меня никуда не уходи, я поведу тебя на сбор винограда.
Он не ответил, повернулся и пошел домой. На пути заметил прижавшуюся к плетню собаку.
— Гурушия! — позвал Гвачи.
Та подошла, виновато виляя хвостом. Видимо, она все время бежала за ним.
Лил дождь, но человек и собака не торопились. Им не к кому было торопиться.
У двери дома собака остановилась, вопросительно взглянула на Гвачи: войти или нет? Но он уже успел забыть о ней. Одиночество и пустота встретили его в доме. Портреты родных глядели со стен. Освещенные бледным светом пампы, они придавали комнате особенно печальный вид. Непроглядная темень стояла в окнах. По крыше тяжело барабанили крупные капли.