Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Беглар поставил у очага покрытый скатертью низкий стол, попробовал, твердо ли он стоит, потом нагнулся и под одну ножку сунул щепку.
— Что новенького в деревне, дядя Беглар? Как вы живете? — Гвачи старался говорить о чем угодно, только бы умолчать о смерти их сына. И Беглар, похоже, тоже был рад поговорить на посторонние темы, но вошедшая с кувшином Цуца не дала ему раскрыть рта:
— Нет, сперва ты расскажи нам о Хуте! О деревне да о колхозе отец будет расписывать тебе неделю подряд. Только на то, чтобы расхвалить свою бригаду, ему понадобится целый день. Садись-ка за стол, рядом со мной, и рассказывай о Хуте.
Говоря
— Ты очень скучал по нашему сулгуни? — затараторила опять Цуца. — Хута очень любит этот сыр — свежий и не слишком соленый. Нет, ты посмотри, какие у них грустные лица! — кивнула она в сторону родителей. — А ведь скоро Хута приедет! Вот откроется дверь, и на пороге покажется Хута… А что вы думаете? Разве мы ждали сейчас Гвачи? Скажи, он очень изменился? Идут к нему погоны?
Беглар торжественно наполнил стаканы, и Цуца умолкла. Выпили за гостя. Это было против обычая: пить за здоровье гостя, вместо того, чтобы пожелать удачи отсутствующему сыну. В другое время Гвачи обязательно прервал бы старика, не позволил бы ради себя нарушить обычай, но теперь он не смел поднять головы. Он сидел ссутулившись, нехотя жевал мясо. А Цуца подкладывала то одно, то другое кушанье и с нетерпением ждала, когда он начнет рассказывать о брате.
Да, странным показался Гвачи тост старика. Почему Беглар, если уж поздравил его с возвращением к родному очагу, ни словом не обмолвился о матери? Случайно? О, нет, такой бестактности Беглар не допустил бы! Значит, с матерью что-то случилось, и от него скрывают это. Скорее домой! Может быть, мать тяжело больна, а он сидит тут, ест, пьет и слушает тосты! Надо же идти домой!
Поблагодарив хозяев за гостеприимство и за добрые слова, Гвачи отставил тарелку, вытер руки и вопросительно посмотрел на Беглара: верна ли, мол, моя догадка? А в глазах Беглара стоял вопрос: "Почему ты, Гвачи, ни слова не сказал о нашем сыне? Или с ним приключилась беда?"
И Гвачи решил, что должен что-нибудь сказать им о Хуте.
— Тебе плохо, Гвачи? — спросила Эка. — Ты какой-то странный…
— Нет, я просто устал… Пять дней в дороге…
— Когда ты видел Хуту в последний раз? — прямо поставила вопрос Эка.
— Три месяца тому назад… — начал было Гвачи, растерянно умолк и попросил табаку у Беглара.
— Я тебе принесу папиросы, — оживилась Цуца. — У Хуты на столе целая коробка! А ведь ты не курил раньше, Гвачи, — прибавила она, подавая Гвачи папиросы.
— На фронте закурил, — соврал он. Затянувшись, он задохнулся дымом и раскашлялся.
"Нет, нельзя им говорить о гибели Хуты, — подумал Гвачи. — Пусть Хута для них будет жив, пусть ждут его, а там видно будет".
Гвачи увидел на стене тени Эки и Беглара, и ему почудилась рядом с ними и тень Хуты… Ну что ж, он расскажет им о последнем сражении.
И Гвачи заговорил быстро, взволнованно. Они слушали его затаив дыхание. Пока он говорил о расположении противника, о позициях своего полка, о командирах и солдатах, которых знал, все получалось толково и связно, но как только речь заходила о Хуте, он начинал путаться. Рассказав все до момента ранения Хуты, Гвачи замолк и как будто забыл о присутствующих. Перед его мысленным взором возникла картина последних минут жизни друга.
Хуте все не верилось, что такая маленькая ранка может быть смертельной. Он даже ободрял
— Ерунда, царапина, — говорил Хута слабеющим голосом. — От такой не умирают. Я же внук Зоркана Нармания!
Но силы быстро покидали его. Стояла безлунная душная ночь. Земля была изрыта снарядами, измята гусеницами, танков. Вокруг разбитые транспортеры и грузовики одни стояли торчком, другие уткнулись носом в землю, третьи врезались друг в друга. Везде дикое, беспорядочное нагромождение обломков металла и дерева. Неподалеку дымились два подбитых танка. И всюду трупы, трупы, в самых неестественных позах.
После атаки Гвачи случайно наткнулся на тело Хуты. Широко раскинув руки, Хута лежал вниз лицом перед взорванным танком. Его можно было принять за мертвого. Потому, видимо, и не подобрали его санитары. Гвачи был ранен трижды и, пошатываясь, брел в медсанбат. Наткнувшись на безжизненное тело друга, он склонился над ним, с трудом перевернул его на спину. Лицо Хуты было измазано землей и кровью. Гвачи опустился на колени, послушал сердце. Дышит! Стал тормошить, и Хута открыл глаза. Он не сразу узнал товарища, а когда узнал, попросил:
— Не покидай меня, Гвачи…
— Что ты, друг! — воскликнул Гвачи. — Мы вместе пойдем в медсанбат. — Он не знал тогда, что Хута ранен смертельно. — Я сейчас перевяжу тебя, и тронемся. Куда тебя ранило? В голову?
Нащупав в темноте рану, Гвачи понял, что пришла беда. Где уж там — в медсанбат! Не только встать, Хута и приподняться не мог. Да и сам Гвачи еле держится на ногах. Ранения в руку и ногу не казались ему серьезными, но третье, в грудь, сильно его беспокоило. Кое-как перевязав голову Хуты, он вспомнил о фляжке. Там оставалось немного водки. Гвачи заставил друга проглотить несколько капель, и тот оживился:
— Ерунда, царапина!..
Но через несколько минут заговорил слабеющим голосом:
— Если останешься жив, расскажи Найе, как я погиб… Найя наденет траур, расцарапает себе лицо… Странный обычай… Помнишь, как она упала с тутового дерева? С трудом мы вытащили ее из колючек, платье на ней порвали… — Он умолк и долго смотрел в небо, на темные тучи. — Как будет счастлив тот, кто переживет войну! Мы не знаем цену жизни… никто ее не ценит… И только когда вот так, как я… Гвачи, я не хочу умирать! — Гвачи рванулся к другу. — Нет, нет, не утешай, я знаю… На моих глазах танк раздавил Куприянова… Из шести танков только один ушел от нас. Но и мы… Из семи человек остался я один… Я упал на колени, глаза залило кровью… Не знаю, как я бросил гранату, помню только, что танк взорвался… Больше ничего не помню…
Хута то впадал в забытье, то вдруг открывал глаза и спрашивал:
— Ты здесь, Гвачи?
Он тяжело стонал. Потом вдруг захрипел, судорожно ухватил Гвачи за плечо и зашептал:
— Умираю, друг… Помоги, умираю…
Гвачи вылил ему в рот последние капли водки, и Хута снова ожил, заговорил тихо, порывисто:
— Ты помнишь, как мы готовились… к экзаменам в институт. Не могли справиться с примером по алгебре… Помнишь? Найя стыдила нас… Пример так и остался нерешенным… Мы даже не стерли цифр… Доска, наверное, и сейчас висит на балконе… Ты вернешься и решишь… Теперь бы и я решил… Но я уже… В ящике моего стола конверт с деньгами… на постройку дома… Пусть поставят его слева от чинары… Слева… Сле… — и умолк.