Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Турки готовили плаху для предстоящей казни. Кесария подняла голову.
— Приближается час вечной разлуки. — Она взглянула на икону богородицы. После того, как Цагу сообщила ей о том, что Вамеха увезли, она приободрилась и даже ненадолго задремала. — Я спокойно жду смерти, ибо знаю, ты защитишь моего сына, ты — защитница всех сыновей, источник добра и милости — святая дева!
Кесария слышала, как рыдает Цагу. Она не позволила больше никому оставаться здесь. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее страдания. Не хотела, чтобы мыслям ее и сердцу мешали сосредоточиться на Вамехе. Только католикоса
Кесария встала. Она не хотела притворяться, будто ей не страшно. Знала, что как бы глубоко она ни спрятала свой страх, католикос с первого взгляда все прочтет на ее лице.
Католикос не утешал ее, хотя ему это и полагалось, как божьему слуге, Его горе было так велико, что он и не пытался скрывать его.
Оба молчали. Обоим трудно было говорить.
В углу церкви всхлипывала Цагу.
— Княгиня, — нарушил наконец молчание католикос, — две ночи и два дня твой народ провел в молитвах. Во всеоружии встретит он страшный час.
— Моя последняя мысль — с моим народом, отец! Чем скорее настанет час возмездия, тем легче будут мои страдания, — отвечала Кесария.
Вот уже готова плаха и деревянные скамьи вокруг. Скрестив ноги, Искандер-Али сидит на троне одишских правителей. За ним расположилась многочисленная свита, паши, сотники, богатые купцы. Искандер-Али недоволен. Скамьи для зрителей пустуют.
Янычары силой согнали дворцовую прислугу, стариков, детей, женщин. Но ни одного князя не было видно. Еще ночью они втихомолку покинули дворец, чтобы в своих поместьях готовиться к походу.
Как только в Имеретии узнали о решении одишского наследника пожертвовать родной матерью, князь с войсками, не дожидаясь приказа царя, двинулись к Одиши. Пошли отряды из Абхазии, Гурии, Лечхуми и Сванетии.
Искандер-Али и его приближенные ни о чем не догадывались. Они думали, что знатные вельможи не явились, не желая видеть унизительной картины своего бессилия.
Когда же турок убедился, что ему не суждено насладиться своим торжеством над повергнутым врагом, он рассвирепел. Взбесило его и то, что Вамех вырвался из рук нерадивой стражи, и бежал, как он предполагал, в Имеретию.
Если раньше сардар с нетерпением ждал казни и делал все, чтобы она была праздником, торжеством для турок и позором для грузин, то теперь, обозленный и обманутый, он потерял ко всему интерес. На что эта плаха, когда вокруг старики да малые дети!
Для чего он вызвал со всех концов Одиши князей и военачальников! Гнев и досада душили Искандера-Али. Все его раздражало: глупые паши за его спиной, силой согнанные одишцы, галдящие воины, плаха и обнаженный до пояса, толстый, как бревно, волосатый палач, который гордо выхаживал по деревянному настилу.
Раздражал его разноголосый гомон птиц, прозрачное, словно хрусталь, утро и солнце, встающее из-за гор, Ему хотелось бежать отсюда без оглядки. Но в это время открыли церковные врата и появилась Кесария.
Все обратились к ней.
Медленным шагом приближалась Кесария к плахе. Ее никто не сопровождал. Так она пожелала, и теперь шла одна, спокойная и гордая.
С ее появлением солнце словно поднялось выше. Золотом покрыло оно Кесарию с головы до ног, сверкающим ковром легло на пути. Она была в любимом платье Вамеха,
Три дня Искандер-Али не находил себе места. Он старался не думать о царице, боялся изменить свое решение. Он непрестанно пил, не выходя из гарема, в день менял нескольких наложниц, но не мог убить своего безумного желания, не мог насытиться. Просыпаясь в объятиях одной красавицы, он прогонял ее и требовал к себе новую.
Искандер-Али любил Кесарию, а она даже теперь, перед лицом своей гибели, оставалась недоступной.
Но дорого давалось Кесарии это спокойствие. В глазах ее стоял туман, колени подгибались. Она пошла быстрее, чтобы скорее пройти страшный путь, казавшийся ей бесконечным.
„Вамех, сын мой, приди ко мне на помощь. Поддержи меня! Дай мне силы и твердость, чтобы не осрамилась я перед врагом. Вот-вот остановится мое сердце!..“ Кесария шла между выстроившимися в два ряда турецкими воинами. Они провожали ее удивленным взглядом. При виде ее палач, который, как зверь в клетке, расхаживал по эшафоту, застыл и обмяк. Меч в его руке дрогнул, и, чтобы никто этого не заметил, он воткнул его в дощатый настил и оперся на рукоятку. Не одну, не две головы снес он на своем веку, но это были головы героев или изменников, врагов или непокорных, это были головы мужчин, отчаянных и бесстрашных, а эта женщина так смело шла на плаху, будто всходила на престол.
„Невозможно покорить народ, у которого такие женщины, — думал Искандер-Али. — Недаром говорил Тамерлан: „Вся Азия у нас под пятой, а Грузию склонить мне не удалось“. Подняв голову, сардар столкнулся со взглядом Кесарии.
Она стояла на эшафоте и глядела на сардара, спокойно, чуть улыбаясь. Искандер-Али смутился, хотел встать и не смог.
„Мы, османы, сделаем то… — хотел сказать он, но не мог выдавить из себя ни звука, так прекрасна и величественна была княгиня. Он продолжил про себя — Чего не смогли сделать великий Тамерлан, непобедимый Чингисхан и сам Александр Македонский, — мы будем господствовать над вами. Тот кровавый путь, который не раз проделан нами по вашей земле, проляжет еще дальше“. Он чувствовал, что Кесария проникла в его хвастливые мысли и глядела на него с усмешкой. Он только чувствовал, а не видел, ибо не в силах был поднять на нее глаз… Искандер-Али дал знак палачу.
Перевалило за полночь. В горах у костров сидели пастухи-табунщики. Они только что пришли из загонов, где сторожили скот по очереди. Всю ночь хищники не давали покоя. Было их здесь немало и раньше, а теперь еще набежали из долины волки, шакалы, медведи и рыси. Внизу не оставалось скота.
Что уцелело от турок, опытные пастухи угнали в горы. Сюда не доберутся турки. Дороги перекрыты. Только вот от зверей не убережешься. Всю ночь бодрствуют пастухи, даже отдыхая, не расстаются с оружием. Ни на минуту не отлучаются от стада. Не верят верным псам.