Таиланд, сезон дождей
Шрифт:
В муссонных лесах Таиланда можно встретить еще одно ценное дерево — янг. Лесничий Сарит рассказал нам, что промысел этого дерева в стране стоит на первом месте. Янг замечателен тем, что он дает так называемую живицу. Ствол дерева подсекают и в подвешенные плошки собирают маслянистую густую жидкость. Живица идет на пропитку свай, забиваемых в дно реки, на покрытие днищ лодок, баркасов.
Деревня мяо
Северные горные провинции страны, примыкающие к Бирме и Лаосу, населены малыми тибето-бирманскими народностями. Там живут карены (около 75 тыс. человек), мяо, или мео, (до 50 тыс.), лису и яо (немногим более 30 тыс.), а также племена лава, питонлуанг и другие. Эти народности сохранили свой язык, обычаи, нравы, уклад, отличные от культуры таи.
«В нескольких часах езды от Чиангмая, за горным кряжем, раскинулись деревушки племени мяо». Так написано в одной из книг о Северном Таиланде. Однако путь оказался непредвиденно сложным. Доехать на машине в деревню нельзя. Мы оставили джип на краю обрыва и метров триста буквально ползли по скользкому, глинистому, заросшему колючим кустарником склону. Деревня лежала в тумане. Сквозь пепельно-серую мглу пробивались тонкими струйками дымки от очагов. Пахло кизяком. Лет пять-шесть назад сюда мало кто рисковал забрести. Жители племени не питали симпатий к иноземцам. Но отзвуки цивилизации докатились и в этот уголок Таиланда, хотя во многом внутренний мир племени мяо, их быт сохранился, каким он был, может быть, тысячу лет назад.
Три десятка хижин, крытых сухим тростником, лепятся по склону горы. За низким заборчиком из тиковых прутьев школа. На куртинке перед школьным бараком высокий шест с государственным флагом Таиланда. На пороге нас встречают молодые парни в форме полицейских. Знакомимся. Выясняется, что они не только несут здесь полицейскую службу, но и обучают детей в школе.
— Мы и живем здесь, — улыбаясь, объясняет полицейский-преподаватель. И добавляет: — Не удивляйтесь. Это объясняется местными условиями. Здесь очень неспокойно.
Переходим из хижины в хижину. Люди смотрят на незнакомца доверчиво, без робости. Спрашивают, откуда приехали, что нового в Бангкоке.
На пороге одной из хижин приметили старика. Он старательно выстругивал стрелы: видно, собрался на охоту.
— Отравленная ядом стрела лучше любой пули, — говорит старик и приглашает нас в хижину.
Постепенно глаза привыкают к темноте. Осматриваемся. Земляной пол. В углу очаг из камней. На нем огромная сковорода с высокими краями. На ней жарится кабанья нога. Старик приглашает отведать мяса. За трапезой хозяин и его дочь рассказывают об охоте, вспоминают, как прошлой осенью старика врачевал от лихорадки шаман, но не излечил. Пришлось идти в город.
Вдруг где-то сзади послышался легкий щелчок. Мы невольно обернулись. В углу, на бамбуковом столике, стоял батарейный радиоприемник.
— Умная машина, — сказал старик. — Вот только погоду плохо предсказывает. У нас своя погода, а нам все про бангкокскую рассказывают…
Целый день мы провели в безымянной деревушке народности мяо. В одной из хижин наблюдали любопытный процесс окраски ткани — батика. Разложив на бамбуковом настиле длинный кусок белой хлопчатобумажной ткани, женщины наносили углем узоры. В это время молодой парень сидел рядом и на костре разогревал в узкогорлом сосуде густую массу, похожую на воск. Когда рисунок был готов, он стал наносить на прочерченные линии расплавленную кащицу, оказавшуюся смесью древесной смолы и мучного клейстера. Затем ткань перевернули и проделали ту же операцию на оборотной стороне. Через час липкая смесь загустела. Из-под соседнего навеса вытащили чан с синей минеральной краской. Опустив в нее ткань, женщины ушли в хижину по своим делам. Парень длинной бамбуковой палкой помешивал краску, расправлял кусок, чтобы он окрасился как можно ровнее. Вечером женщины соскоблили липкую смесь и разложили ткань для просушки на крыше хижины. Части, покрытые смесью, остались неокрашенными, белыми, остальное полотно было синим.
Мяо изготовляют и многоцветный батик. Тогда весь процесс усложняется и занимает иногда несколько рабочих дней.
Через горный перевал к каренам
Однажды в гостинице Чиангмая за обедом к нам подсел англичанин лет сорока пяти. Он представился антропологом, изучающим народности Северного Таиланда. Разговорились. Мы рассказали, что уже побывали в деревушке народности мяо и собираемся добраться пешком до поселения каренов.
— Не советую, — металлическим голосом ответил Смайт. — С каренами у таиландского правительства одни неприятности. Они совершают налеты на государственные учреждения и нападают на чиновников. Они демонстративно держатся в стороне и отказываются признать власть Бангкока. Впрочем, — продолжал Смайт, — не лучше дела и с другими племенами. Они предпочитают сохранять строгую замкнутость и избегают общения с тайцами. Малые народности в Таиланде испытывают постоянные притеснения местной полиции. Они убедились, что от закона нечего ждать какой-либо защиты. Поэтому они не привязаны ни к стране, ни к королю…
Этот откровенный монолог нас не особенно удивил. Даже в официальных докладах и документах Таиланда не раз говорилось о том, что горные племена живут в нищете, и, если им не оказать помощь, «могут возникнуть осложнения». Одна из комиссий предлагала «сосредоточить горные племена в специально установленных районах», иными словами, создать резервации. Так власти намереваются разрешить сложный национальный вопрос.
Мы еще долго беседовали с господином Смайтом, но отговорить нас от путешествия в деревню каренов ему так и не удалось. На следующий день рано утром мы запаслись провиантом и отправились в путь.
В небольшой деревушке под Чиангмаем наняли проводника. По национальности он был карен, но уже давно переселился поближе к городу, знал два десятка слов по-английски и занимался огородничеством. Имя у него было какое-то странное — Джмуэн. Но еще более странным Джмуэн оказался в поведении. Через несколько часов пути по непролазным джунглям, когда подъем в гору все явственнее давал о себе знать, наш проводник вдруг упал на землю и стал кататься. Поначалу мы решили, что его укусила змея. Но он не кричал, не корчился от боли. На наши вопросы он ничего не отвечал, а только хлопал выцветшими ресницами. Наконец припадок прекратился, и Джмуэн встал на ноги. Лицо его покрывала испарина, руки дрожали. Обернувшись к нам, он прошептал:
— Теперь злой дух вышел. Но он не велел идти в деревню. Заплатите мне деньги. Я вернусь домой…
До места назначения, если верить схеме маршрута, оставалось еще добрых пять миль. Нас окружал чужой неприветливый лес. Из орудия, кроме перочинного ножа, в рюкзаке ничего не было.
— Дух вышел, — односложно повторял Джмуэн, бессмысленно тараща глаза. — Идите прямо в гору, потом вниз. Там деревня. Ее видно с вершины.
Делать было нечего. Мы расплатились с горе-проводником, теряясь в догадках о причине его нежелания довести нас до конца маршрута. Скорее всего он боялся почему-то показаться односельчанам в родной деревне и нарочно выкинул этот номер. Зажав в кулаке деньги и ломая на пути кустарник, Джмуэн бросился вниз по склону. Через несколько минут мы остались одни, подавленные страшной тишиной и сумятицей мыслей.
Посоветовавшись, решили подниматься в гору. К счастью, до ее вершины оставалось всего несколько сот метров. Но сквозь густые заросли никакой деревни внизу мы не увидели. Стали спускаться наугад. Вдруг где-то справа послышалось журчание горной речки. Мы добрались до ее скалистого берега и уже увереннее пошли вдоль ущелья. Расчет оказался верным: карены жили в низовье реки на вырубленной и вытоптанной поляне. Деревня в пятнадцать хижин с высоты горного ската походила на разворошенный улей. Там, внизу, по-видимому, происходило что-то очень важное. На центральной площади, окруженной бамбуковыми постройками на сваях, толпилась молодежь. Мелькали белые девичьи платья, похожие на просторные балдахины до самых пят. Парни втаскивали на помост барабаны. Между хижинами перепуганные общим гвалтом бродили свиньи, кудахтали куры. И только собаки, казалось, не реагировали ни на что. Они нежились возле последнего звена бамбукового водопровода, идущего от реки, в огромной луже. Но при нашем появлении псы встрепенулись и подняли оглушительный лай. Злые сморщенные морды, белые клыки грозно предостерегали: не подходите, будет худо!