Таинства любви (новеллы и беседы о любви)
Шрифт:
– Да, - сказала она, поднимая на него синевато-свежие глаза, - к вашей руке надо привыкать... Я не думала, что вы такой нервный человек. Впрочем, работа у вас такая горячая, да? А! Интересно!
– воскликнула женщина, продолжая бегло просматривать рукопись. Это уже прозвучало как самая настоящая похвала. Владимир заволновался.
– Давайте попробуем так. Вы читайте вслух, а я буду печатать.
Владимир не был готов к такому повороту дела и на первой фразе осекся... Юля легко и быстро простучала несколько слов и подняла на него
– Давайте! Давайте, Владимир Семенович! Лиха беда начало...
Он прочел еще фразу и от смущения и какой-то необыкновенной неловкости замолчал.
– Ну, Владимир!
– сказала Юля, покусывая губы от нетерпения.
– Не могу!
– он бросил рукопись на стол и вышел из дома. Он просто провалился, как новичок, первый раз вышедший на сцену. Сколько было надежд и ожиданий, но страх сковал все силы - страх неудачи, непризнания, провала; и чем выше мечты, тем эта бездна провала кажется бездонней, неотвратимей. Со стихами ничего подобного не было. Владимир долго не решался повернуть в сторону дома, хотя сознавал: Юля - что бы она ни подумала о нем, - вероятно, поджидает его, пусть невольно, пусть даже и в досаде.
Юля сидела за машинкой, когда пришли Вера Федоровна и Федя. Она только выглянула из комнаты Владимира и снова застучала... Для Веры Федоровны это событие оказалось настолько неожиданным или даже пророческим, что она не позволила себе ни единого слова, а только жесты - и то когда ее не могла видеть Юля. Но пантомиму тети Веры некоторое время молча наблюдал вездесущий Федя, а потом прибежал к маме сообщить, что тетя Вера нынче что-то заговаривается.
– Мама, а что случилось?
– спросил он.
– Где дядя Володя?
– Что она говорит?
Федя покачал головой на манер тети Веры, точно хотел сказать: ну и ну, воздел глаза к небу, помахал рукой в разных направлениях, как дирижер, и, наконец, похлопал себя по лбу и радостно, весь зажмурившись, рассмеялся.
– Действительно, чего это она?
– смутилась Юля.
– Иди, малыш!
– Ужинать пора.
– Ах да! Ну идем.
Владимир нашел на столе семь страниц машинописного текста, и не содержание и не язык его повести, а сами буквы, их стройный и словно бы нежный ряд, обрадовали его так, как будто это была корректура или даже уже опубликованная книга.
Юля постучалась к нему. Он поднялся ей навстречу.
– Юля!
– говорил он.
– Юля! Не знаю, что вы подумали. Простите меня. Как хорошо вы печатаете! Теперь, мне кажется, я мог бы диктовать вам.
– Ну, взялась за гуж...
Юля села за машинку и вставила лист. Владимир остановился с рукописью посреди комнаты и заговорил - он словно читал глазами и рассказывал о прочитанном своими словами, переиначивая текст, дополняя, сокращая на ходу. Юля печатала достаточно быстро, чтобы поспевать за ним. Прошел час. Еще час. Он смотрел в текст, а Юля время от времени поднимала на него глаза. Она то смеялась, то хмурилась, вещь ей нравилась, но не во всем, иногда она вздыхала, воздерживаясь, разумеется, от замечаний.
В доме уже все спали, и стучать на машинке становилось неловко, но, не желая обидеть автора, Юля продолжала печатать с некоторым усилием. Лицо ее слегка осунулось и похорошело, глаза поблескивали усталой нежностью. В час ночи Владимир опомнился.
– Замучил я вас?
– Ничего. Ведь я сама вызвалась, - сказала Юля жалобным голосом.
– Мне есть хочется. А вам?
На кухне на столе они нашли бутылку кефира.
Юля сказала о повести:
– Это же совершенно детская вещь!
– Детская?
– Точно голос Феди отозвался в душе Мостепанова.
– Что ж, тем лучше!
– А кто эта девочка? У нее есть, как у маленького инопланетянина, прототип?
– Есть. Это кассирша из Дома книги.
– Что?! Вы шутите или смеетесь надо мной, - совершенно растерялась Юля.
– Ну что вы! Я познакомился с нею случайно, и мы даже успели подружиться. Ее зовут Софья, да? Она украинка. Софья свела меня с Анной Дмитриевной, но той я, кажется, не понравился.
– Когда это вы успели?
– спросила Юля недоверчиво и даже сердито, очевидно решив, что он примкнул к стану ее врагов, и, не удержавшись, съязвила: - А ведь вы влюблены в эту кассиршу!
Владимир Мостепанов рассмеялся:
– Этак я влюблен и в вас. Со мной бывает.
Молодая женщина смешалась и поспешила уйти.
На следующий день Юля была с ним невнимательна, словно потеряла всякий интерес к нему, даже не поздоровалась, кажется. С Верой Федоровной о чем-то переругивалась, нарочито употребляя простонародные выражения. Потом Федя в чем-то провинился, и ему попало. Владимир не выдержал и вышел на кухню. Юля что-то бросила в мусорное ведро, уже почти полное.
– Давайте я вынесу!
– сказал Владимир. Вернувшись, он тщательно вымыл ведро над раковиной, как делала Вера Федоровна. Юля невольно улыбнулась, и он как ни в чем не бывало позвал ее помочь закончить повесть.
– Сейчас!
– отвечала она с неуловимой издевкой, словно отказываясь. Затем, переодевшись, все-таки пришла и сидела за машинкой без прежнего прилежания, с отсутствующим выражением лица, впрочем, хорошенькая, милая, и Владимир, посмеиваясь про себя, деловито диктовал ей. В ночь, прощаясь, он поцеловал ей руку, повторяя: «Мерси, Юля! Мерси!» Она рассмеялась, и он ощутил сильное желание обнять ее, что смутило его самого. Женщина поспешила уйти.
Только в субботу утром неожиданно они закончили перепечатку рукописи, повесть еще не была завершена. Все же событие это им хотелось отметить, и они решили было отправиться в кино, да случилось вдруг то, что уже мелькало, верно, в странных грезах нашего поэта, а может быть, и Юли, потому что она первая глянула на него так, снизу вверх, с испугом и с негой ожидания не то похвалы, не то ласки...
– Ну вот!
– вскоре прошептала она.
– Вот я и отомстила моему Сене... Запретный плод... Любовник... Как стыдно, господи боже мой!