Таинственное пламя царицы Лоаны
Шрифт:
Перечитывая эти страницы, я весь затрепетал и по трепету понял, что именно на них я впервые повстречался с рассказом о реальной смерти. Толстые, будто столбы, травинки, казалось, обитали в моем сознании с незапамятных времен, потому что при чтении я так и увидал их перед глазами. Мне даже почудилось, что я ребенком много раз примеривал на себя все это: ложился на спуске к огороду, уткнувшись лицом в грядку, в сохлые травы, и рассматривал травинки-столбы.
Так вот оно, мое падение на землю на пути в Дамаск, [259] после которого все во мне перевернулось. Как же я мог в те же самые месяцы написать свое патриотическое сочинение? Как могли уживаться внутри меня две противоположные личности? А может, я все-таки прочитал рассказ о смерти Валенте уже после написания сочинения, и лишь после этого все во мне действительно перевернулось?
259
…падение
Годы начальной школы завершились смертью Валенте. В учебниках средней школы интересных находок было меньше. На тему о семи царях Рима или о многочленах, будь ты фашистом или не будь, говорить приходится приблизительно одно и то же. Но в средней школе появился новый тип задания: мы описывали «Случаи из жизни». В отдельных тетрадках. Видимо, имела место реформа программ, исчезли сочинения на заданную тему, вместо них нам стали задавать «принести рассказик о каком-нибудь случае». К тому же в нашу школу пришла новая учительница, которая прочитывала все наши опусы и красным карандашом писала на полях — не оценки, нет, — а комментарии касательно стиля и сюжета. Это явно была женщина («я была приятно удивлена живостью изложения…»), причем умная (мы, вероятно, очень любили ее, и у меня есть к тому же смутная, необъяснимая уверенность, что учительница была молода, хороша и душилась ландышами) и поощрявшая и учениках самостоятельность и нетрадиционный подход.
Один из лучших отзывов получил вот этот «Случай из жизни», датированный декабрем 1942 года. Мне было одиннадцать лет. Со времен того памятного сочинения протекло всего девять месяцев:
СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ — «Неразбиваемый стакан». [260]
Мама купила неразбиваемый стакан. Но он был стеклянный, из самого настоящего стекла. Я был удивлен, потому что во время описываемого события нижеподписавшемуся было совсем немного лет и его умственные способности еще не развились до такой степени, чтобы представить, что стакан, простой стакан, подобный тем, которые при падении разлетаются на тысячу осколков со звуком «дзынь», может быть совершенно неразбиваемым.
Неразбиваемый стакан! Эти слова звучали волшебно. Я пробовал ронять его раз, идва, и три, стакан падал, но отскакивал от пола с сатанинским щелканьем и оставался совершенно невредимым.
Однажды пришли знакомые и им были предложены шоколадные конфеты (любопытно, что тогда эти лакомства еще существовали, и даже изобиловали). Набив конфетами рот (не могу сказать точно, какой это был шоколад — «Джандуйя», «Стрелио» или «Каффарель-Проше»), я отправился в кухню и вернулся, неся в руке неразбиваемый стакан.
— Уважаемые дамы и господа, — воскликнул я голосом директора цирка, зазывающего прохожих на спектакль, — позвольте вам представить волшебный, удивительный неразбиваемый стакан. Сейчас я выроню его, и вы увидите, что он не разобьется! — и добавил торжественным, загадочным голосом: — Стакан останется невредим!
Я разжал пальцы и… страшно сказать, но стакан разлетелся на тысячу осколков.
Я весь залился краской, в отчаянии посмотрел на черепки, которые под ярким светом люстры сверкали, как драгоценности… и безутешно заплакал.
260
Неразбиваемый стакан. — Это обширная цитата. Рассказ написан знаменитым итальянским юмористом Акилле Кампаниле (1899–1977) в 1927 г.
Конец моей истории. Надлежало ее проанализировать, как анализируют классический текст. Место действия: дотехнологическое общество, в котором неразбиваемый стакан — редкость, семья приобретала только один такой стакан, в качестве курьеза. Расколотить такой стакан было и бесславно, и ущербно для семейного бюджета. В общем, кругом неприятность.
Сочинение было написано в 1942 году, довоенное время сохранялось в памяти как прекрасная сытая жизнь, в которой существовали шоколадные конфеты, и даже импортного завоза; в той жизни семьи принимали в гостиной знакомых и родных под сияющими хрустальными люстрами. Моя речь к собравшимся слушателям воспроизводила по тону не митинги на площади Венеции, а зазывные кличи лоточников, слышанные на уличном базаре. Интрига простраивалась как обещание — вызов — железная уверенность в успехе — затем внезапный кульминационный момент, кульбит, ситуация оборачивается полной противоположностью — и рассказчик живописует разгром.
Это была одна из самых ранних по-настоящему «моих» историй, не повторение школьных клише, не перепев приключенческих романов. Комедия об опротестованном векселе. Осколки под ярким светом сверкали (лживо), как драгоценности, и я в одиннадцать лет проникался чувством vanitas vanitatum, [261] исполнялся вселенского пессимизма.
Я стал живописателем краха, я приписал в сказание о разгроме одно дополнительное придаточное предложение. Я сделался экзистенциально безутешен, радикально скептичен, непроницаем для иллюзий.
261
Vanitas vanitatum et omnia vanitas — Суета сует и все — суета (лат.). Изречение царя Соломона (Екклесиаст 1,2).
Как я сумел переродиться за девять месяцев? Бесспорно, я повзрослел; с возрастом умнеют; но тут, конечно, дополнительно добавилось еще очень и очень многое — разочарование в не оправдывающихся посулах славы (вполне возможно, что я еще и в городе читал те самые газеты, где дедушка отчеркивал самое важное), встреча лицом к лицу со смертью в рассказе о Валенте, о геройстве, завершившемся мрачным видением — бледно-соломенно-зеленовато-желтыми столбами, этой последней изгородью, которая отделяла меня от преисподни, от исполнения естественной судьбы всех проживающих на свете смертных.
За девять месяцев я сделался мудр, обрел саркастически-горькую разуверенность.
А как же все прочее, песенки, и речи дуче, и девчонка, что влюбилась и ночью мне приснилась, и смерть, которую встречают с гранатой и с розой смертельной в зубах? Судя по моим тетрадкам, первый класс средней школы (когда я, в частности, сочинял «Случай» про стакан), я учился еще в городе, а два следующих класса — в Соларе. Родители приняли решениие на всю зиму остаться в деревне, так как город начали бомбить. Я сделался жителем Солары тогда же, когда создал повесть о битом стакане; сочинения двух последующих лет были сагами об утраченном блаженном прошлом, когда гудок сирены оповещал не о воздушной тревоге, а о том, что на фабриках обеденный перерыв, полдень, а, значит, папа возвращается домой в обед. Сочинения выдавали мою подспудную мечту, а именно, — до чего прекрасно было бы снова поселиться в мирном городе. В сочиненияx вспоминались довоенные Рождества. Униформу балиллы я сбросил с плеч, стал неполнолетним декадентом, искателем утраченных времен. [262]
262
…искателем утраченных времен… — Естественно, отсылка к «Поискам утраченного времени» Марселя Пруста.
Как же я провел два года, с сорок третьего до конца войны? Два самых безрадостных года, когда в городок то заскакивали партизаны, то заявлялись немцы — уже совсем не наши «товарищи»? Молчание на этот счет в тетрадях, как будто говорить о страшном стало табу, и сами же преподаватели рекомендовали этим не заниматься.
Мне не хватало какой-то сцепки, а может — нескольких сцепок. В 1943–1945-м я кардинально переменился. Но почему?
Глaвa 10
Башня Алхимика
Сумятица в голове стала еще хуже, чем по приезде. Прежде я хотя бы не помнил ничего. Абсолютный ноль. Теперь же я тоже не помню ничего, но слишком многое понимаю. Как узнать, кем я был в те давние два года в Соларе? Кто был главнее: Ямбо, который отличался в школе, получал обязательное образование, состоявшее из фашистских речевок, пропагандистских открыток, настенных плакатов, — или Ямбо радиопесен — или Ямбо, голова которого была нафарширована Сальгари и Жюлем Верном, повестями о капитане Сатане, ужасами из «Иллюстрированного журнала путешествий и приключений на суше и на море», преступлениями Рокамболя, парижскими тайнами Фантомаса, туманами Шерлока Холмса, а также похождениями Вихраста и сюжетами о неразбиваемых стаканах?
Сбитый с толку, я снял трубку и позвонил Паоле, она тут же подняла меня на смех.
— Ямбо, ну и я про саму себя не смогла бы ничего определенного сазать. Я помню только какие-то ошметки: ночь в бомбоубежище, меня будят и ведут по лестнице в подвал, мне, должно быть, было четыре года. И вообще извини, дай я выскажусь с позиций психолога. У ребенка должны быть неоднотипные воспоминания. У наших внуков ведь то же самое, они сначала смотрят новости по телевизору, потом им читают сказки о говорящих волках. У Сандро сейчас любовь к динозаврам, он знает динозавров по мультфильмам, но он не ожидает встретить динозавра в своей песочнице. Мы ему то читаем про Золушку, то он вечером выползает из кровати посмотреть, что в телевизоре у родителей, а там десантники крошат япошек из гранатометов. Дети уравновешеннее взрослых. Они умеют отличать, где кончилась сказка, где началась жизнь. Лишь очень больные дети, посмотрев на летающего Супермена, сами прыгают с балкона. Есть такие клинические случаи, виноваты почти всегда родители. Но ты был никакой не клинический случай, и ты прекрасно знал, где кончался Сандокан и начиналась школьная программа.