Таинственное пламя царицы Лоаны
Шрифт:
В одиннадцать, дом весь погрузился в молчание, я сидел в столовой, в темноте. Время от времени чиркал спичкой, чтобы разглядеть ходики. В четверть двенадцатого встал и отправился в туман, в гору, к мадонниной часовне.
Главное чувство — страх. Тогда? Или ныне? Роятся образы. Может быть, рядышком со мной кружат кромешницы? Может, они взаправду поджидают в ближнем лесочке, который я не могу разглядеть через туман? Обольстительные (какие там беззубые старухи! они в платьях с шлейфами!) и страшные — у них пулеметы, они стреляют, распыляют меня в симфонии алых брызг. То, что я видел, не имело ни основания, ни смысла, ни взаимосвязанности…
Граньола
Я-то знал дорогу вдоль и поперек, а вот Граньола каждый шаг стонал, что, ой, падает, и я его подбадривал. Я был командующим. Знал, как пройти по дороге через джунгли, даже если по соседству туги Суйод-хана. Вытанцовывал ногами сложный ритм, как будто партитуру разыгрывал. Полагаю, именно таким образом играет пианист — руками, разумеется, не ногами. Я шел уверенно. Граньола, тащившийся за мной, все спотыкался. Кашлял. Приходилось оборачиваться, брать за руку. Туман был плотен и густ, но в полуметре друг друга видно. Натягивалась веревка, из непроницаемого водного пара выникал Граньола. Туман разреживался, Граньола вырисовывался разом, будто Лазарь, ухитрившийся размотать свои погребальные бинты.
Подъем длился час или больше, но к назначенному сроку мы успевали. Я только предупредил Граньолу, чтоб он обходил с осторожностью ребристый валун. Если после него шагнуть не прямо, а с уклоном налево и если под ногами начинала поскрипывать галька — ты на обрыве.
Мы добрались до верху, протиснулись в щель, наверху в Сан-Мартино тоже не было видно ни зги. Вперед, ты за мною, прошептал я Граньоле, тут будет проулок. Двадцать шагов. Дверь священникова дома — вот тут.
Постучали как было условлено. Три стука, пауза, еще три. На пороге священник, багрово-серо-бледный, как чертополох, который вырастает в летний зной по обочинам проселков. Восемь казаков были все как один вооружены, словно налетчики, и напуганы, словно дети. Граньола стал говорить с тем из них, кто знал по-итальянски. Говорил тот, кстати, довольно правильно, хоть и с диким акцентом, но Граньола, в традиционной манере обращения к иностранцам, не спрягал глаголы, а использовал неопределенную форму.
— Ты идти перед друзьями. Ты идти за мной и за бамбино. Ты говорить друзьям, как я говорить. Они делать, как я делать. Ты понял?
— Понятно, понятно. Мы готовы. Можно идти.
Священник, неведомо каким чудом не обмаравшись, открыл входную дверь и выпустил нас на улицу. Но именно в эту минуту издалека, от места, где наш проулок втекал в центральную площадь, послышались немецкий говор и потявкивание.
— Ядрен господь, — сказал Граньола, священник не отреагировал. — Фрицы уж тут. Они с собаками. Собакам на туман плевать, по нюху идут. Что мы теперь, к дьяволу в хвост, будем делать?
Главный казак сказал:
— Я знаю, как там у них. Один патруль с собакой, четыре патруля без собаки. Пойдем. Может быть, встретим тех, у которых собаки нет.
— Rien ne va plus, [342] ставки сделаны, — ответствовал на это культурный Граньола. — Тогда идем медленно. Стреляете только по моему приказу. А вы принесите полотенца, любые тряпки и любые веревки. — Потом он пояснил мне: — Проходим улицу и слушаем на углу. Если там нет никого, проскочим в расщелину — и ходу. Если там ждут с собаками, мы пропали. Тогда, конечно, стрелять и по фрицам, и по псам, но кто знает, сколько там фрицев. Если псов при фрицах нет, пропустим их, налетим сзади, свяжем и заткнем тряпками рты, чтобы не кричали.
342
Rien ne va plus — ставки сделаны (франц.). Ритуальная фраза крупье.
— И оставим там лежать?
— Вот еще. Одурел ты. Придется брать с собою в Яр. Оставлять опасно.
Он наскоро повторил все это казаку, тот пересказал своим.
Кюре вынес нам полотенца и шнуры для подпоясыванья священнических риз. — А теперь идите, идите поскорее, с благословения Божия.
Мы добрались до угла. Слева раздавались голоса немцев. Ни лая, ни повизгиванья.
Мы ждали, притаясь. Две тени неторопливо приближались, слышался разговор, похоже — чертыхание, потому что дороги им было не разглядеть.
— Их только двое, — дал понять остальным Граньола знаками. — Дадим пройти, а потом — на них.
Два немца, которых послали прочесывать местечко с нашего боку, тогда как прочие с собаками шныряли по площади, двигались на ощупь, натыкаясь на дома, с винтовками наперевес, и даже проглядели угол, за которым мы стояли, и прошлепали мимо. Казаки абсолютно бесшумно повисли им сзади на плечи, это они умели: доля минуты, и немцы с кляпами во ртах уже лежали носами в землю, а казаки довязывали им руки за спиной.
— Сделано, — подытожил Граньола. — Теперь бери, Ямбо, бери их винтовки и побеги скинь эти винтовки с того бруствера вниз, в провал, а вы идите и тащите этих фрицев за нами, идите осторожно следом за мной.
Я трясся, но выполнил. Теперь уже командовал Граньола. Сквозь дырку мы прошли без приключений. Граньола раздал всем веревки. Однако тут возник вопрос, как же быть дальше. У всех, кроме первого и последнего, в обеих руках полагалось быть по концу веревки. Как можно одновременно держать веревки и волочь двух связанных немцев? До первых кустов мы добрались, в кустах Граньола стал наново организовывать всю нашу связку. Те двое, которым выпало конвоировать немцев, привязали свои веревки к ремням пленных, правой рукой держали фрицев за шивороты, а в левых держали концы веревок для связки с товарищами. Как только мы снова выступили в путь, один немец повалился и дернул вниз конвоира, цепочка разорвалась. Казаки дружно процедили сквозь зубы шипящие звукосочетания, которые, вероятно, у них на родине являли собою дьявольские ругательства.
Поднявшись после падения, немец тут же начал улепетывать, двое казаков погнались за ним и чуть не упустили — никто не знал, куда можно ступать, а куда опасно, по счастью, беглый немец сам споткнулся и рухнул лицом в песок. Каска скатилась. Начальник казаков дал нам понять, что каску следует подобрать и надеть обратно, не то собакам дадут нюхнуть каску и те отыщут нас всех по следу. Лишь в эту минуту мы глянули на второго немца: он был без каски.
— Так, в бога и в душу всем, — прохрипел Граньола. — Каска осталась в переулке, собаки возьмут его след как пить дать!