Таинственное пламя царицы Лоаны
Шрифт:
— И все-таки! Допустим, бог создал мир, в котором всем нам предназначено умереть, но он это сделал, чтобы мы проходили испытание. Если мы его выдержим, потом нас поместят в рай, и уж тогда мы будем наслаждаться нескончаемым счастьем.
— Или наслаждаться нескончаемым адом.
— Если поддавался искушениям дьявола.
— Ты говоришь как богословы, как все эти крючкотворы, дошлецы. Они то же самое толкуют. Зло в мире есть, однако господь бог преподнес нам самый расчудесный подарок, а именно свободную волю. Мы можем свободно выбирать между тем, что повелевает господь, и тем, что нашептывает дьявол, и если мы в конце концов отправляемся в ад, то вовсе не потому, что нас создали как рабов, а потому что нас родили свободными людьми, а мы неправильно использовали
— Конечно.
— Что конечно? Да с чего ты вообще взял, будто свобода — такая ценность? То есть не путай. Наши товарищи в горах сражаются за свободу, свободу от других людей, хотевших превратить нас в машины. Свобода — да, это ценность, свобода человека от человека. Ты не имеешь права повелевать мне думать так, как желательно тебе. И наши товарищи свободно решали, идти ли им на холмы или прятаться в долу. Но вот насчет свободы, которую дает бог… Что это за свобода? Свобода попадать или в рай, или в ад, без промежуточных вариантов! Ты от рождения обязан играть эту карточную партию. А проиграешь — расплачиваться будешь целую вечную вечность. А если я вообще не желаю играть в карты? Лысый черт, в котором при множестве мерзостей хоть крупицы какие-то были, запретил к черту карточные игры. В игорных домах людей подло соблазняют, там они теряют все, что заработали. Говори не говори, что они свободно шли в игорный дом. Лучше, чтобы не было таких соблазнов… А господь, в отличие от Муссолини, создает людей вполне свободными и очень слабыми, чтоб они были свободны бедокурить. Это, по-твоему, подарок? Если я тебя сейчас сброшу вниз с обрыва и скажу: не беспокойся, у тебя имеется полная свобода уцепиться за какой-нибудь бурьян на склоне и спасти себе жизнь, а если все же свободно предпочитаешь, ты волен превратиться и рубленый бифштекс по рецепту, как едят в городе Альба… Ты в ответ: зачем ты сбросил меня? А я: проверить, добродетелен ли ты. Точно как Боженька. Тебе-то было вовсе не интересно проверять свою добродетель. Тебе хватало счастья — просто не падать в обрыв.
— Мне трудно следить… Какой из этого вывод?
— Вывод простой, хотя его еще не выводили. Вывод, что господь зол. На чем основывают священники утверждение, будто бог добр? На том, что он нас создал. Но именно это — зло. У бога зло — не болезнь. Он сам есть зло. Может, бог и не был таким с самого начала… миллиарды лет назад. Он мог превратиться в зло со временем, как дети иногда дуреют в летний зной от скуки, не знают, чем им себя занять, и к вечеру начинают обрывать крылышки мухам. А исходя из предположения, что господь зол, проблема зла становится решаемой.
— Все злы? И Иисус?
— Нет-нет! Иисус единственное доказательство, что мы, род людской, умеем бывать и добрыми. Скажу уж откровенно, я не уверен, что Иисус был сыном бога. Как у такого зловредного родителя вышел настолько путевый сын, я объяснить не могу. К тому же я не убежден, что Иисус существовал. Возможно, мы его выдумали сами. Но именно это и чудо. Как нам пришла в голову такая отличная идея. Может, существовал? Был самым лучшим из нас, людей? Из великодушия всем внушал, будто он божий сын, чтобы уверить, что господь добр? Но посмотри, в Евангелии сказано, что и Христос в конце концов убедился, как зол господь. Он так боялся, он из Гефсиманского сада его просил: пронеси мимо меня эту чашу! Фигушки, господь ему — ноль внимания. Когда его распинали, Иисус кричал: Отец, почему ты меня оставил? А тот отвернулся в другую сторону. Но Иисус показал, что может сделать человек, чтобы исправить Господню злобу.
Если бог зол, попробуем быть добрыми хотя бы мы, прощать друг друга, не сотворять зла, заботиться о больных и не мстить за обиды. Поможем друг другу, учитывая, что бог нам не помогает. Это ведь грандиозная идея? Насчет Иисуса? Правда же? До чего, поди, обозлился бог. Это его главный враг был — Иисус. Куда там дьяволу. Иисус главный друг таких бедолаг, как мы.
— Уж не еретик ли ты вроде тех, кого жгли…
— Я единственный, кто сумел угадать истину. Чтоб меня не сожгли, я ее никому не рассказываю. Только тебе. Поклянись, что не станешь никому говорить.
— Клянусь. — И я перекрестил сомкнутые губы.
Я заметил у Граньолы под рубашкой кожаную ладанку.
— Что там у тебя, Граньола?
— Скальпель.
— Ты учился на медицинском?
— Я учился на философском. Скальпель мне подарил военврач моего полка в Греции. Перед тем как ему умереть. Он сказал: «Мне уже не пригодится. Пузо мне раскроило не этим, а гранатой. Вместо скальпеля сейчас бы хорошую иголку и нитку… Хотя такую прореху не зашьешь. Держи мой скальпель. Будешь меня поминать». Вот я и ношу его с собою всегда в мешочке.
— Зачем?
— Затем что я слабак. Я такое делаю и такое знаю, что если эсэсовцы или чернобригадовцы до меня доберутся, начнутся пытки. Под пыткой я могу заговорить. Я боюсь боли. Подведу товарищей. Поэтому, когда меня будут брать, я перережу себе глотку этим вот скальпелем. Это не больно. Секунда. Шурхх… и готово. Как я всем сразу вставлю! Фашистам — потому что не скажу ничего; священникам — потому что укокошу себя, а это грех; и богу — потому что умру, когда сам решил, а вовсе не тогда, когда решает он. Всем вставлю!
От рассуждений Граньолы мне было муторно, не потому, что я считал их неверными, а именно потому, что они казались мне верными. Не посоветоваться ли с дедом? Но кто мог знать, как дед отнесется к этому? Может, они с Граньолой не поняли бы друг друга, хоть оба были антифашисты? Дед сумел свести свои счеты с Мерло и с дуче, и при этом действовал победительно-весело. Дед сумел спрятать четверых парней в капелле, одурачить Черные бригады, вокруг пальца обвести врагов. Дед мой носа не казал в церковь, но это не означает — был атеистом. Был бы атеистом, не строил бы вертепы к каждому Рождеству. Если дед и верил в бога, то в веселого, расположенного посмеяться вместе с дедом над Мерло, который выблевывал кишки и душу, — дед избавил бога от нужды откомандировывать Мерло в ад, потому что после такого маслица его, сто процентов, дальше чистилища не отправят. Мерло, точно, теперь заработал себе возможность, так сказать, смыл грех. Граньола же существовал в кислом и яростном мире, управлявшемся зловредным богом, и улыбка у него появлялась, как я видел, только когда он рассуждал о Сократе и Иисусе. Оба, кстати, они умерли насильственной смертью, так что улыбаться, по-моему, там было нечего.
И все же Граньола был не злой. Он любил всех. Претензии у него были только к богу. Кстати, думаю, нелегко было с этими претензиями жить. Все равно что кидаться камнями в носорога. Тот вообще не замечает, кто и что там в него кидает, а ты лопаешься от злобы, багровеешь, и рано или поздно тебе угрожает инсульт.
Когда мы с товарищами развязали Большую Игру? [340] В мире, где наши взрослые то и дело стреляли друг в друга, детям тоже хотелось пострелять. Мы выработали решение двинуться войной на парней из Сан-Мартино, деревушки на горе, на обрыве над Диким Яром.
340
Большая Игра — термин, употребляемый для описания соперничества между Великобританией и Россией за господство в Центральной Азии, продолжавшегося на протяжении всего XIX в. В широкий обиход введен Редьярдом Киплингом (1865–1936) в романе «Ким» (1901), где Большая Игра также становится синонимом захватывающих и опасных приключений, о каких мечтает каждый мальчишка.
Дикий Яр был еще страшней, чем описывала Амалия. Вскарабкаться туда нечего было мечтать. Почва сыпалась на каждом шагу. Это на тех местах, где не было колючек. И даже где они были. Купы желтой акации, кусты ежевики росли здесь и там, то и дело мерещилась тропинка, ты воодушевлялся — а это обманная плешь, под зеленью не земля, а пустота, наступи — загремишь метров на двадцать или двадцать пять. Если даже долетишь живым и неполоманным до низу, шипы тебе глаза выколют, в куски порвут. И вдобавок во рву, если верить слухам, кишмя кишели гадюки.