Таинственный Китеж-Град

Одной из самых известных легенд русской истории является рассказ о таинственном граде Китеже. Будто бы был он основан в глухих заволжских лесах князем Владимирским Георгием [1] Всеволодовичем, был большим, с тремя, а кто говорит и с семью белокаменными церквями, с богатым и благочестивым населением. В роковом для русской истории 1238 году подошло под его стены войско Батыево. Погиб в битве и храбрый князь Георгий, и воины его, и взошли было татары на городские стены, как по молитве жителей сам Господь укрыл город и от захватчиков и от нашего грешного мира, а на его месте возникло озеро с чистой,

В начале ХХ века Николай Андреевич Римский-Корсаков сочиняет знаменитую оперу «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», после чего местная легенда занимает место не только в русской национальной, но и в мировой культуре.

Образ града Китежа используют писатели и публицисты, философы и мыслители. В нем видят и красоту русской души, и сокровенные чаяния народа, и представления об идеальном, и… и чего только еще не видят. Китеж стал символом, причем символом многозначным. Можно сказать, что каждый ищет свой град Китеж, и поэтому многозначный символ снова обретает однозначность как символ чего-то глубокого, сокровенного и светлого.

Но что стоит за легендой? Существовал ли на самом деле град Китеж и какая судьба постигла его на самом деле? В поисках ответа на этот вопрос любознательный человек обратится к историкам и краеведам, и тем есть что ответить. Однако, прежде чем предоставить слово профессионалам, попробуем рассмотреть другой, не менее значимый вопрос – о роли исторической легенды в нашем понимании истории.

Вопреки распространенному мнению, история – точная наука, что с готовностью подтвердит вам любой добросовестный историк. В основе исторического знания – набор несомненных фактов, установленных на основании анализа многочисленных исторических источников – письменных документов, сохранившихся до нашего времени артефактов и памятников, материалах археологических раскопок и т. д. Работа историка и состоит в сборе исторического материала и процеживании его через жесткое сито исторической критики, позволяющей выделить крупицы реальных событий – исторических фактов, этих первичных кирпичиков исторического знания.

Факт – такая же научная величина, как и результат химического опыта или физического эксперимента. Но, в отличие от физика или химика, историк лишен возможности не только повторить опыт, но даже наблюдать его. Он восстанавливает факты по чужому лабораторному журналу, к тому же журналу неполному, в котором выдраны многие страницы, а некоторые хоть и уцелели, но подпалены огнем и залиты кровью. К тому же этот журнал вел не коллега-историк, пусть и живший давным-давно. Нет, его вел дипломат, пишущий доклад своему государю, воевода, склонный в донесении приуменьшить свои потери, и преувеличить число павших врагов, чиновник, подсчитывающий налоги, и т. д. Каждый из этих людей писал в меру своего знания («бежал противник неведомо куда») и своих интересов («Никак не мочно было удержать то место, государь, понеже воды там для лошадей нет»). А ведь еще сочинения полемические, идеологические, нравоучительные и т. д., где факты и вовсе отходят на второй, если не на третий план. Зачем же их принимать во внимание? Оттого, что других, более достоверных, нет. О грандиозной войне между древними ахейскими и малоазиатскими племенами мы знаем из поэмы слепого сказителя, жившего спустя полтысячи лет после нее.

Но есть и еще одна проблема. Историк – тоже человек, и ничто человеческое для него чуждым не является. Химик, записывая в лабораторный журнал реакцию растворения железа в кислоте, не испытывает ни симпатии к металлу, ни ненависти к едкой жидкости. Он имеет дело с неживой природой. Но человек не может быть равнодушным к живой природе, а особенно к деяниям себе подобных. Одни деятели прошлого вызывают симпатию, другие – антипатию, и ничего поделать с этим нельзя, таково свойство человеческой натуры. Разве совсем равнодушный к деяниям и деятелям людей прошлого исследователь может быть нейтральным или, говоря современным языком, объективным. Но как можно изучать предмет и оставаться к нему равнодушным?

Поэтому будет нелепым требовать от историка пресловутой «объективности», это невозможно в принципе, а если и возможно, то ценой весьма некачественной работы.

Объективности требовать нельзя, но можно и должно требовать добросовестности. Этим и отличается труд профессионального историка от труда любителя или дилетанта. Симпатии к историческому персонажу не помешают добросовестному исследователю опубликовать и те факты, которые будут неприглядными для его героя. Главное для добросовестного историка не защита своей точки зрения на события и процессы, а сбор и анализ фактов. А то, что кто-то на основании этих же фактов может прийти к противоположным взглядам на минувшее, – только в плюс.

Осознание этой двойственной – рациональной и одновременно эмоциональной – составляющей исторического знания поможет нам понять, как возникают исторические легенды. В отличие от устного предания, которое представляет собой передачу устной памяти по наследству, легенда – это результат сознательного творчества. Ее сочиняют, беря за основу некоторое количество исторических фактов, но подчиняя их эмоционально окрашенной идее. В отличие от сказки, действие в легенде происходит в реальном мире. Ее герои претендуют на реальность и место в истории, но предстают в рассказе такими, какими хочется их видеть автору. Так появляется бесстрашный вельможа рязанский Евпатий Коловрат и громит несметные полки Батыевы, горит под огненосными птицами княгини Ольги град Коростень, так уходит под воду град Китеж.

Таким образом, легенда больше говорит о своих создателях, чем о событиях, о которых пытается поведать. Поэтому обычно легенды изучаются как источники по времени своего создания, как памятники литературы, где мысли и мотивы автора важнее описанных в сюжете событий.

Обычно… Но в случае, когда у нас весьма мало информации об эпохе, нельзя пренебрегать даже такими источниками, как легенда.

А о домонгольской истории Руси мы знаем очень мало. Как, возразит читатель, неужели мало? А летописи? Былины? Сотни лет работы историков и археологов – неужели все это не позволяет нам проникнуть сквозь толщу времени?

Все это, конечно, верно. История научного изучения Древней Руси начинается в XVIII веке, первые археологические раскопки – в первой трети XIX столетия, и с тех пор ученые узнали очень многое. Но есть проблема, перед которой бессильны лучшие умы, – скудость источников.

Автор интересной книги о жизни средневекового Парижа французский историк Симона Ру сетует на малое количество городских документов, сохранившихся с XIII века. Но упоминает, что в распоряжении исследователей находятся такие важные источники информации, как налоговые реестры, реестры недвижимости, всего несколько десятков письменных источников, и есть надежда на обнаружение новых.

У русских историков эти слова могут вызвать лишь чувство зависти – доступный им письменный материал значительно меньше. Согласно подсчетам д.и.н. Владимира Андреевича Кучкина, от XII века до нас дошло 8 (восемь!) частных актов, а от XIII века – целых 15. Итого 23 документа за два столетия истории всей Русской земли.

В XIII веке Владимир на Клязьме – стольный град главного героя китежской легенды князя Юрия Всеволодовича – не уступал размерами Парижу. Периметр стен русского города составлял 7 верст, а французского – 5 километров 300 метров. Видимо, не меньшим было и население. Но если историк Парижа располагает десятками государственных и частных документов, то историк Владимира не имеет ни одного! Мы знаем, что в городе жили десятки тысяч людей, но как была организована городская жизнь, как жили люди, кто решал сложные вопросы функционирования городского хозяйства, в каких отношениях они были со своим князем – об этом можно только догадываться.