Таинственный противник
Шрифт:
Таппенс и сэр Джеймс хором воскликнули «А-а!». Джейн кивнула.
– Да. Это была та самая комната, где заперли мистера Бересфорда. Естественно, тогда я не знала, что нахожусь в Лондоне, а тем более – в Сохо. Меня мучительно грызла одна мысль… И я даже ахнула от облегчения, когда увидела, что мой плащ небрежно брошен на спинку стула. И свернутый журнал по-прежнему торчит из кармана!
Если бы я могла знать точно, что за мной не следят! Я оглядела стены, но ничего подозрительного не увидела, и все-таки меня не оставляло ощущение, что где-то в них скрыто отверстие. Тогда я вдруг прислонилась к столу, закрыла лицо руками и с рыданием вскрикнула: «Mon Dieu! Mon Dieu!»
Я снова легла, и через какое-то время миссис Вандемейер принесла мне ужин. Она все еще была мила до тошноты. Наверное, ей приказали завоевать мое доверие. Внезапно она достала пакетик из клеенки и спросила, узнаю ли я его. А сама так и впилась в меня глазищами.
Я взяла его и с недоумением повертела в руках. Потом покачала головой и сказала, что мне чудится, будто я что-то о нем вспоминаю, будто вот-вот вспомню все, но в памяти полный провал. Тут она мне объяснила, что я ее племянница и должна называть ее «тетя Рита». Я послушалась, и она велела мне не тревожиться: память ко мне скоро вернется.
Ночь началась ужасно. Еще до разговора с ней я продумала план действий. Документ пока был цел, но оставлять его в журнале и дальше казалось очень рискованным. Ведь в любую минуту они могли забрать плащ и выбросить журнал. Я лежала так примерно до двух часов, потом встала, стараясь не шуметь, и в темноте начала тихонько водить рукой по стене слева. Очень осторожно я сняла гравюру – «Маргариту с драгоценностями». На цыпочках прокралась к столу и вытащила журнал вместе с парой листков, которые тоже туда засунула. Потом подошла к умывальнику и смочила картон с задней стороны рамы по всем краям. Вскоре мне удалось его отодрать. Склеенные листы в журнале я уже разлепила и теперь вложила бесценные два листочка между гравюрой и картоном, который прилепила на место клеем с конвертов. Теперь никому и в голову не пришло бы, что гравюру трогали. Я повесила ее на место, свернула журнал, сунула его в карман плаща и тихонько легла. Я считала, что нашла очень удачный тайник: с какой стати станут они раздирать свои собственные гравюры? Мне оставалось только надеяться, что они поверят, будто Денверс вез ложный пакет. И в конце концов отпустят меня.
Собственно говоря, насколько я могу судить, вначале они к такому выводу и пришли, – что едва не оказалось для меня роковым. Как я узнала после, они чуть было не разделались со мной тут же на месте – о том, чтобы отпустить меня, не было и речи, – но, видимо, их главарь решил оставить меня в живых – на случай, если договор все-таки спрятала я и смогу объяснить им где, если ко мне вернется память. Неделя за неделей они тщательно наблюдали за мной, а иногда часами допрашивали, – по-моему, они были мастерами своего дела. Уж не знаю как, но мне удалось не выдать себя, хотя напряжение было кошмарным.
Меня отвезли назад в Ирландию, а оттуда – снова в Англию точно прежним маршрутом на случай, если я сумела спрятать договор где-нибудь по дороге. Миссис Вандемейер и еще одна женщина ни на секунду не оставляли меня одну. Они объясняли, что я племянница миссис Вандемейер и страдаю нервным расстройством после того, как чуть не погибла на «Лузитании». Если бы я попыталась обратиться к кому-нибудь за помощью, то выдала бы себя в ту же секунду. Миссис Вандемейер выглядела такой богатой, была так элегантно одета, что, конечно, в случае неудачи поверили бы ей, а не мне, – поверили бы, что после такого шока у меня началась мания преследования. И мне было даже страшно подумать, что они сделают, если
Сэр Джеймс кивнул.
– Миссис Вандемейер обладала большим обаянием и силой воли. Этого в сочетании с ее положением в обществе было более чем достаточно, чтобы поверили ей, а не вашим откровенно мелодраматичным россказням.
– Этого я и боялась. В конце концов меня поместили в клинику в Борнемуте. Мне не сразу удалось разобраться, настоящая это клиника или очередной камуфляж. Ко мне приставили сестру – я находилась на особом положении. Она выглядела такой милой и во всех отношениях обыкновенной, что я чуть было ей не доверилась. Но милосердное Провидение спасло меня в последнюю минуту. Дверь была полуоткрыта, и из коридора донесся ее голос. Она с кем-то говорила… Она была одной из них! Они все еще подозревали, что я симулирую, вот и приставили ее ко мне – для охраны и для проверки. Тут уж я совсем перепугалась и теперь боялась даже и помыслить о том, чтобы кому-нибудь довериться.
Я словно сама себя загипнотизировала и постепенно почти забыла, что я – Джейн Финн. А роль Дженет Вандемейер я играла так старательно, что у меня начались какие-то нервные расстройства. Я заболела по-настоящему. И много месяцев находилась в тяжелой депрессии. Я чувствовала, что скоро умру, но меня это не трогало. Говорят, нормальный человек, попавший в дом умалишенных, нередко сам теряет рассудок. Видимо, и со мной происходило нечто подобное. Я настолько вжилась в роль, что она стала второй моей натурой. Я уже почти не чувствовала себя несчастной, а испытывала только вялость и безразличие. Все утратило всякий смысл. Так прошел год, другой…
И вдруг все переменилось. Из Лондона приехала миссис Вандемейер, и они с доктором начали задавать мне вопросы, пробовать на мне различные методы лечения. Собирались даже послать меня к специалисту в Париже. Но все-таки не рискнули. По кое-каким обмолвкам я поняла, что меня ищут какие-то другие люди, и этим людям я могу довериться. Позже я узнала, что приставленная ко мне сестра ездила в Париж к специалисту, выдав себя за меня. Он подверг ее нескольким проверкам и установил, что амнезию она симулирует. Но она запомнила его методику и испробовала ее на мне. Полагаю, что специалист, всю жизнь занимающийся такими исследованиями, сразу бы меня разоблачил, но их мне удалось снова провести. Теперь мне было легче, ведь я уже столько времени не ощущала себя Джейн Финн.
И вот как-то вечером меня ни с того ни с сего увезли в Лондон – в тот дом в Сохо. Едва я покинула клинику, что-то во мне сдвинулось, и я словно очнулась от долгого забытья.
Мне было велено носить еду мистеру Бересфорду. (То есть тогда, естественно, я его фамилии не знала.) Я решила, что это новая ловушка, и держалась настороже. Но он казался таким порядочным и искренним, что я невольно усомнилась в его причастности к их темным делам. Тем не менее я взвешивала каждое свое слово – в стене выше человеческого роста было маленькое отверстие, и я знала, что нас подслушивают.
В воскресенье днем они получили какое-то взбудоражившее их известие. Я сумела подслушать. Им было приказано убить его. Что было затем, вы знаете. Пока он открывал засовы, я решила достать документ из тайника, думала, что успею. Но они меня перехватили, и я стала кричать, что, ах, он убежал и что я хочу вернуться к Маргарите. Это имя я повторила три раза – громко, как могла. Они, я знала, решат, что я имею в виду миссис Вандемейер, а я очень надеялась, что мистер Бересфорд вспомнит про гравюры. Он ведь в первый день снял одну с крючка… Это тоже было причиной того, что я боялась ему довериться.