Таинственный возлюбленный

Сеймур Джулия

— Так вот, тогда, глядя на наш герб — помнишь, он висел над очагом? — на наши скрещенные шпаги в лазоревом поле, я поклялась, что если нашему роду теперь не суждено иметь мужского продолжения и некому возродить его былую славу, то… То это сделаю я! Ты веришь мне, Перикито?!

Юноша приложил к щеке холодные пальцы.

— Что ж, талантливые люди тем и отличаются от посредственностей, что последние только болтают о невозможном, а первые совершают его. И как ты собираешься этого добиться? Выйти замуж за дона Гаспаро? Лечь в постель с маркизом Альваро или еще какой-нибудь дворцовой скотиной? Возможностей

масса…

— Не говори глупостей, Педро. В понедельник я уезжаю в Мадрид.

Сердце Педро стиснул ледяной обруч.

— С доном Гаспаро?

— Почему? Нет, с тобой и Хуаном.

— Зачем?

— Дон Гаспаро считает, что мне пришла пора показать свои способности. Разве я не красива и не умна? Разве я не говорю на четырех языках? Разве не лучше многих езжу верхом и танцую? И, в конце концов, разве дон Гаспаро не желает добра тебе, мне, Хуану, еще многим и многим, нашей Испании? Ты никогда не задумывался об этом?

— Я обязан дону Гаспаро жизнью и готов отдать ее за него. Как и за тебя. Этого достаточно. А ты… Ты обещай мне только одно: что бы с тобой ни случилось, куда бы не вознесла или не бросила тебя судьба, в трудную минуту вспомни меня и позови — я приду.

В ответ Клаудиа только сомкнула руки на смуглой шее под тореадорской косичкой…

* * *

На следующий день вернулся дон Гаспаро. Но вернулся он не один, а в сопровождении странного господина неопределенного возраста, который остановился и с любопытством взглянул на двух бравых мачо, выезжавших коней неподалеку.

— Ну что, граф, не зря старались? — неожиданно спросил у незнакомца дон Гаспаро.

— Да, мой друг, ребята и в самом деле, что надо.

Однако, против всех ожиданий славных ребят, дон Гаспаро не представил им вслед за этими речами своего нового гостя. Пристально разглядев сначала Хуана, а затем Педро, таинственный незнакомец взял молчавшего все это время дона Гаспаро под локоть, и оба скрылись на половине хозяина, куда доступ всем был строго-настрого запрещен.

Не представил им дон Гаспаро своего гостя и тогда, когда вызывал их поодиночке и инструктировал по поводу предстоящего им путешествия, хотя во время этих инструкций незнакомец в строгом темном костюме тоже присутствовал, скромно сидя чуть в стороне и ни во что не вмешиваясь. И только, когда Педро повернулся, чтобы уйти, в спину ему прозвучало сказанное глуховатым голосом странного незнакомца: «Удачи!»

Впрочем, не только юноши не знали о том, что в тот день гостем их хозяина являлся не кто иной, как граф Херонимо де Милано, хотя он и прибыл в Наварру именно ради того предприятия, в которое предстояло им на днях отправиться вместе с Клаудитой. Беседовали граф и дон Гаспаро много, но всегда только вдвоем и при закрытых дверях.

— Итак, настало время действовать, дорогой мой друг, — как всегда мягко и с легкой усмешкой начал граф.

— Да, наконец-то. Хотя мне несколько странно, дорогой граф, что начали вы именно с Франции, а не с самой Англии, где уже едва ли не сотню лет назад и зародилось само движение.

— Но тут нет ничего удивительного. Оставим Англию на потом — вот и все. Это страна вполне легитимная и, тащась на перекладных, в конце концов, может догнать и несущихся галопом.

— Пожалуй, вы правы, дорогой граф. Итак, сейчас мы берем в оборот Испанию, а затем?..

— Затем Россию. Ваша малышка еще не знает русского?

— Нет. Пока еще нет.

— При первой же возможности вам надо будет об этом позаботиться.

— Сколько у нас на это времени?

— О, времени еще вполне достаточно. Однако не ждите слишком долго, язык россов — вещь сложная.

— Ничего, малышка обладает просто исключительными способностями. К тому же, как я слышал, в России свет говорит только по-французски. А в этом языке у нее успехи феноменальные.

— Что ж, это облегчает задачу. И все же было бы лучше, если бы она и русским овладела в совершенстве. Быть может, даже не столько для того, чтобы хорошо говорить, сколько для того, чтобы не упустить ни одной детали из окружающих разговоров.

— В этом нет ничего невозможного. С нашей новой системой, основанной на разработке музыкального слуха и активной гимнастики речи, свободное владение языком достигается без особого труда.

— Знаю, знаю. С этим покончено. Приступим к ближайшим планам.

— Приступим.

— Итак, Годой в отставке.

— Можно считать, что полдела уже сделано, — осторожно заметил дон Гаспаро.

— Нет, я бы так не сказал, — уже без улыбки ответил граф. — Годой нам нужен на прежнем месте.

— Зачем?

— А чтобы вам самому не занимать его. Разве вы забыли, зачем добивается герцогиня Осунская отставки фаворита? Помните, я рассказывал вам, что она просила меня повлиять на вас.

— Помню, помню. Однако, вы же понимаете, что это, увы, малореально.

— Почему же? Как раз наоборот. И я вам скажу даже более, мой дорогой друг, все это прекрасно можно устроить.

— Каким же образом?

— Вы — прямой потомок Генриха Наваррского, короля, которого очень многие помнят и любят до сих пор. Достаточно провести даже не очень активную агитацию и кинуть денег — а денег, как вы знаете, у нас неограниченное количество, — и вот вам, пожалуйста, французская линия Бурбонов без особых трудов сменит испанскую.

— О нет, дорогой граф, только не это. Достаточно накувыркался мой дед. Я предпочитаю действительно управлять миром, а не просто думать, что управляю им.

— Вот и отлично. Поэтому Годой нам нужен там, где он был. Этот гвардеец — фигура наиболее подходящая.

— Я думаю, это даже не составит особого труда.

— В таком случае, за Испанию!

— За Испанию! — И оба выпили по глотку старой малаги.

— А вы любите Испанию, герцог? — вдруг спросил граф.

— Ах, Испания, — вздохнул дон Гаспаро, — Испания, страна, совершенно лишившаяся доверия мира из-за своих постоянных нелепых войн, дурных правительств, беспорядков и настоящих сумасбродств. Чего стоят одни только эти бои быков и святая инквизиция! И хотя никто и никогда не мог подвергнуть сомнению право на национальную независимость, увы, испанцы, как люди, мало рассудительные, а то и вообще безрассудные делают тысячи ошибок, то спотыкаясь, то вновь высоко задирая голову в борьбе со своими прирожденными пороками. Еще многие годы им суждены подъемы и падения, большие неожиданности, мнимая гибель и чудесное воскресение, ибо их участь — жить в возбуждении, как саламандра в огне… Но, Бог мой, сколько еще должно пролиться крови…