Таинство девственности (сборник)

Фрейд Зигмунд

Выводы и проблемы

Не знаю, удалось ли читателю предлагаемого описания анализа составить себе ясную картину возникновения и развития болезни у моего пациента. Опасаюсь, что это скорее не так. Но как мало я обычно ни защищаю искусство моего изложения, на этот раз я хотел бы сослаться на смягчающие обстоятельства. Передо мной стояла задача, за которую никто еще никогда не брался: описать именно такие ранние фазы и именно такие глубокие слои душевной жизни; и лучше уж разрешить эту задачу плохо, чем обратиться перед нею в бегство, которое, помимо всего, должно быть связано с известными опасностями для струсившего. Итак, лучше уж смело показать, что не останавливаешься и перед сознанием своей недостаточной компетенции.

Сам случай был не особенно благоприятен. Изучение ребенка сквозь призму сознания взрослого, сделавшее возможным получить обильные сведения о детстве, было вынуждено строиться на анализе, который был разорван на самые мелкие крохи; это и привело к соответствующему несовершенству его описания. Личные

особенности, чуждый нашему пониманию национальный характер ставили большие трудности перед необходимостью вчувствоваться в личность больного. Пропасть между милой, идущей навстречу личностью больного, его острым интеллектом, благородным образом мыслей и совершенно неукротимыми порывами влечений сделала необходимой очень длительную подготовительную и воспитательную работу, благодаря которой еще больше пострадала ясность. Но сам пациент совершенно не виноват в том, что характер этого случая ставит такие трудные задачи перед его описанием. В психологии взрослого нам счастливо удалось разделить душевные процессы на сознательные и бессознательные и описать их с достаточной ясностью. В отношении ребенка это различие нам почти недоступно. Часто не решаешься сам указать, что следовало бы считать сознательным, что – бессознательным. Психические процессы, которые стали господствующими и которые, судя по их позднейшему проявлению, должны быть отнесены к сознательным, все же не были осознаны ребенком. Легко понять, почему сознание еще не приобрело у ребенка всех характеризующих его признаков: оно находится в процессе развития и не обладает еще способностью превратиться в словесные представления. Обыкновенно мы всегда грешим тем, что путаем феномен как восприятие в сознании с принадлежностью его к какой-нибудь предполагаемой психической системе, которую мы должны были как-нибудь условно назвать, но называем также сознанием (система Bw); эта путаница безобидна при психологическом описании взрослого, но вводит в заблуждение при описании душевной жизни ребенка. Введение «предсознательного» тут тоже мало помогает, потому что предсознательное ребенка очень мало совпадает с предсознательным взрослого. Приходится поэтому удовлетвориться тем, что осознаешь все неясные стороны вопроса.

Вполне очевидно, что случай, подобный описанному здесь, мог бы послужить поводом для дискуссии о всех результатах и проблемах психоанализа. Это была бы бесконечная и ничем не оправдываемая работа. Нужно сказать себе, что из одного случая всего не узнаешь, всего с его помощью не разрешишь, и удовлетвориться тем, чтобы использовать его для того, что он всего яснее обнаруживает. Задача дать объяснения, стоящая перед психоанализом вообще, узко ограничена. Объяснять нужно бросающиеся в глаза симптомы, вскрывая их происхождение; психических механизмов и влечений, к которым приходишь таким путем, объяснять не приходится, их можно только описать. Чтобы прийти к новым общим положениям, выводя их из того, что констатировано в отношении этих последних пунктов, нужно иметь много таких хорошо и глубоко проанализированных случаев. Их нелегко получить, каждый в отдельности требует долголетней работы. В этой области возможен поэтому только очень медленный успех. Весьма естественно поэтому искушение «наскрести» у некоторого числа лиц на психической поверхности кое-какие данные, остальное заменить общими соображениями, а потом поставить под защиту какого-нибудь философского направления. В пользу такого метода можно привести и практическую необходимость, но требования науки нельзя удовлетворить никаким суррогатом.

Я хочу попробовать набросать синтетический обзор сексуального развития моего пациента, при котором могу начать с самых ранних проявлений. Первое, что мы о нем слышим, это нарушение удовольствия от еды, в котором я, на основании опыта в других случаях, однако без какой бы то ни было категоричности склонен видеть результат какого-то процесса в сексуальной области. Первую явно сексуальную организацию я должен видеть в так называемой каннибальной, или оральной фазе, в которой главную роль еще играет первоначальная связь сексуального возбуждения с влечением к пище. Непосредственных проявлений этой фазы ждать не приходится, но при наступлении каких-нибудь нарушений в этой области должны быть соответствующие проявления. Нарушение влечения к пище – которое может, разумеется, иметь еще и другие причины – обращает наше внимание на то, что организму не удалось справиться с сексуальным возбуждением. Сексуальной целью этой фазы мог бы быть только каннибализм, пожирание; у нашего пациента это проявляется как регрессия в более высокой степени в виде страха: быть съеденным волком. Известно, что в гораздо более старшем возрасте у девушек, во время наступления половой зрелости или вскоре после этого, встречается невроз, выражающий отрицание сексуальности посредством анорексии; ее можно связать с этой оральной фазой сексуальной жизни. На высоте пароксизма влюбленности («я бы мог тебя съесть от любви») и в ласковом общении с маленькими детьми, причем взрослый сам ведет себя как ребенок, опять проявляется любовная цель оральной организации. В другом месте я высказал предположение, что у отца моего пациента была привычка «ласковой ругани», что он играл с ребенком в волка или собаку и в шутку угрожал, что сожрет его. Пациент подтвердил это предположение своим странным поведением в «перенесении». Как только он, отступая перед трудностями лечения, возвращался к «перенесению», он угрожал тем, что съест, сожрет, а позже всевозможными

другими истязаниями, что было только выражением нежности.

В разговорном языке сохранился отпечаток этой оральной сексуальной фазы: говорят об «аппетитном» любовном объекте, возлюбленную называют «сладкой». Мы вспоминаем, что наш маленький пациент хотел есть только сладкое. Сладости, конфеты в сновидении обыкновенно занимают место ласк, сексуального удовлетворения.

По-видимому, к этой же фазе относится страх (в случае заболеваний, разумеется), который проявляется как страх за жизнь и может привязаться ко всему, что ребенку покажется для этого подходящим. У нашего пациента этот страх использовали для того, чтобы побудить ребенка преодолеть его нежелание есть и даже для сверхкомпенсации этого нежелания. Оставаясь на почве предположения, о котором так много было сказано, и помня, что наблюдение за коитусом, оказавшее на его будущее во многих отношениях огромное влияние, приходится на возраст полутора лет – несомненно раньше, чем время наступления затруднений с едой, – мы можем набрести здесь на мысль о возможных источниках этого нарушения в принятии пищи. Наверное, позволительно допустить, что это наблюдение ускорило процессы полового созревания и этим оказало непосредственные, хотя и незаметные влияния.

Мне, разумеется, также известно, что симптоматику этого периода, страх перед волком, нарушение в принятии пищи можно объяснить проще, не принимая во внимание сексуальность и прегенитальную ступень ее организации. Кто охотно игнорирует признаки невротика и связи явлений, предпочтет это другое объяснение, и я не смогу помешать ему в этом. Об этих зачатках сексуальной жизни трудно узнать что-нибудь убедительное иначе, чем указанным окольным путем.

Сцена с Грушей (в два с половиной года) показывает нам ребенка в начале развития, которое должно быть признано нормальным, за исключением, может быть, некоторой преждевременности: отождествление с отцом, мочевая эротика как замена мужественности. Все развитие находится под влиянием первичной сцены. Отождествление с отцом мы до сих пор рассматривали как нарциссическое, но, принимая во внимание содержание первичной сцены, мы не можем отрицать, что оно уже соответствует ступени генитальной организации. Мужской орган начал играть свою роль и, под влиянием соблазнения со стороны сестры, продолжает играть эту роль.

Однако создается впечатление, будто соблазнение не только способствует развитию, но и в гораздо большей степени нарушает его и уводит в сторону. Оно создает пассивную сексуальную цель, которая, по существу, несовместима с активностью мужских гениталий. При первом же внешнем препятствии, при намеке няни на кастрацию (в три с половиной года) еще робкая генитальная организация рушится и возвращается на предшествовавшую ей ступень анально-садистской организации, которая в противном случае была бы, может быть, пройдена при таких же легких признаках, как и у других детей.

Из анально-садистской организации в дальнейшем проистекает развитие оральной. Насильственная мужская активность, которая проявляется в отношении объекта и отличает садистски-анальную организацию, находит себе место как подготовительный акт для пожирания, которое в таком случае становится сексуальной целью. Новшество по сравнению с предыдущей ступенью состоит, по существу, в том, что воспринимающий пассивный орган, отделенный ото рта, развивается в анальной зоне. Здесь сами собой напрашиваются биологические параллели – взгляд на прегенитальную человеческую организацию как на остатки такого устройства, какое остается навсегда у некоторых классов животных. Так же характеризует эту ступень конструирование исследовательского влечения из его компонентов.

Анальная эротика не очень-то бросается в глаза. Кал под влиянием садизма поменял свое значение нежности на агрессивное. В превращении садизма в мазохизм принимает участие также и чувство вины, указывающее на процессы развития в других сферах, помимо сексуальной.

Соблазн продолжает оказывать свое влияние, поддерживая пассивность сексуальной цели. Он превращает теперь садизм в его большей части в пассивную противоположность – в мазохизм. Еще вопрос, можно ли всецело поставить ему в счет характер пассивности, так как реакция полуторагодовалого ребенка на увиденный коитус была уже преимущественно пассивной. Заражение сексуальным возбуждением проявилось в испражнении, в котором все же необходимо различать и активную долю. Наряду с мазохизмом, господствующим в его сексуальных стремлениях и выражающимся в фантазиях, сохраняется и садизм и проявляется по отношению к маленьким животным. Его сексуальные исследования начались после соблазна и, по существу, посвящены двум проблемам – откуда берутся дети и можно ли лишиться гениталий – и сплетаются с проявлениями его влечений. Эти же исследования направляют его садистские наклонности на маленьких зверей как на представителей маленьких детей.

Наше описание дошло почти до четвертой годовщины его жизни, до момента, когда после сновидения начинается запоздалое влияние увиденного коитуса. Разыгрывающиеся теперь процессы мы не можем ни полностью понять, ни в достаточной мере описать. Оживление картины, ставшей теперь понятной благодаря интеллектуальному развитию, действует как свежее событие, но так же и как новая травма, как удар со стороны, аналогичный соблазнению. Нарушенная генитальная организация сразу восстанавливается, но достигнутый в сновидениях успех не может быть сохранен. Процесс, который можно поставить в ряд только с вытеснением, ведет к отказу от нового и к замене его фобией.