Таинство девственности (сборник)
Шрифт:
Дополнения из самого раннего детства
Во многих анализах бывает так, что при приближении к концу вдруг всплывает новый материал, остававшийся до того тщательно скрытым. Или же однажды мельком и равнодушным тоном делается незначительное замечание, как будто совершенно излишнее, к этому в другой раз присоединяется что-то новое, что уже заставляет врача насторожиться, и, наконец, в том обрывке воспоминаний, которому не придавалось значения, открывается ключ к самым важным тайнам, окутывающим невроз больного.
Еще вначале мой пациент рассказал о том времени, когда его испорченность стала переходить в страх. Он преследовал прекрасную большую бабочку с желтыми полосками, большие крылья которой заканчивались острыми углами, т. е. адмирала. Вдруг, когда он увидел,
Время от времени он возвращался в анализе к этому воспоминанию, требующему объяснения, которое долго не давалось. Заранее можно было предположить, что подобная деталь сохранилась в воспоминании не сама по себе, а занимала место более важное, как покрывающее воспоминание, с которым она была каким-либо образом связана. Однажды он сказал, что это насекомое на его языке называется «бабочка», «старая бабушка»; вообще, бабочки казались ему женщинами и девушками, а жуки или гусеницы – мальчиками. Во время той сцены, вызвавшей страх, должно было проснуться воспоминание о каком-нибудь женском существе. Не стану скрывать, что тогда я предположил как возможность, что желтые полосы адмирала напомнили ему такие же полосы на платье, которое носила женщина. Делаю это только для того, чтобы показать на примере, как, обыкновенно, бывают недостаточны комбинации врача для разрешения возникающих вопросов и как неверно взваливать ответственность за результаты анализа на фантазию врача и на внушение с его стороны. В связи с чем-то совершенно другим много месяцев спустя пациент заметил, что распускание и складывание крыльев бабочки, когда она опустилась, произвело на него самое неприятное впечатление. Складывание крыльев, подобно тому как женщина раздвигает ноги и при этом получается римская цифра «V», – как известно, пять часов – время, в которое еще в детские годы, но также и теперь у него обычно наблюдалось понижение настроения.
Подобная мысль мне никогда не пришла бы в голову, но ценность ее возрастала от соображения, что вскрытый ею ход ассоциаций носил чисто инфантильный характер. Внимание детей, как я часто замечал, гораздо больше привлекается движением, чем покоящимися формами, и нередко на основании сходства движений у них появляются такие ассоциации, которые взрослые упускают, не обращая на них внимания.
Затем маленькая проблема снова исчезла. Я хочу указать еще и на то основательное предположение, будто острые, палкообразные концы крыльев бабочки могли иметь значение генитальных символов.
Однажды очень робко и неясно всплыло у больного нечто вроде воспоминания о том, как очень рано, еще до няни, за детьми ходила девушка, которую он очень любил; у нее было то же имя, что у матери. Несомненно, он отвечал на ее нежность. Итак, забытая первая любовь. Мы оба согласились с тем, что, вероятно, произошло нечто, что потом приобрело большое значение.
Затем, в другой раз он исправил свое воспоминание. Ее не могли звать так, как мать, с его стороны это было ошибкой, которая показывала, что в его воспоминаниях она слилась с матерью. Настоящее ее имя припомнилось ему косвенным путем. Вдруг он вспомнил о сарае в первом имении, в котором хранились собранные плоды, и об определенном сорте груш великолепного вкуса, больших, с желтыми полосками на кожице. На его родном языке эти плоды называются «груша» – это и было имя девушки.
Таким образом стало ясно, что за покрывающим воспоминанием о преследуемой бабочке скрывалось воспоминание об этой девушке. Но желтые полосы находились не на платье, а на груше. Откуда же взялся страх, когда ожило воспоминание о ней?
Возможна была следующая комбинация: у этой девушки он маленьким ребенком впервые увидел движение ног, которое и запомнил как римскую цифру «V», – движение, открывающее доступ к гениталиям. Мы отказались от этой комбинации и ждали дальнейшего материала.
Скоро появилось воспоминание об одной сцене, неполное, но вполне определенное, поскольку оно сохранилось. Груша мыла пол, возле нее стояло ведро с водой и метла из коротких прутьев; мальчик был тут же, девушка дразнила или высмеивала его.
То, чего тут недоставало, легко было дополнить из других воспоминаний. В первые месяцы лечения он рассказывал о навязчивой
В другой раз он рассказал, что, когда он узнал о жизни Яна Гуса, то был потрясен этой историей и его внимание было приковано к связкам хвороста, которые тащили на его костер. Симпатии к Гусу будят вполне определенное подозрение; я часто находил их у молодых пациентов, и мне всегда удавалось объяснить их одинаковым образом. Один из них сделал даже драматическую обработку судьбы Гуса. Он начал писать драму в тот день, когда лишился объекта своей тайной влюбленности; Гус погиб от огня, и, как другие, отвечающие такому же условию, он становился героем бывших энуретиков (enuresis – «недержание мочи»). Связки хвороста для костра Гуса мой пациент сам связал с веником (связка прутьев) у молодой девушки.
Этот материал легко приблизился к тому, чтобы восполнить изъян воспоминаний в сцене с Грушей. Глядя, как девушка моет пол, он помочился прямо в комнате, и после этого она в шутку погрозила ему кастрацией [135] .
Не знаю, догадываются ли уже читатели, почему я так подробно сообщаю этот эпизод из раннего детства [136] . Он образует важную связь между первичной сценой и более поздней навязчивой влюбленностью, сыгравшей такую решительную роль в его судьбе, и, кроме того, вводит еще условие любви, объясняющее эту навязчивость.
135
Весьма замечательно, что реакция стыда так тесно связана с непроизвольным мочеиспусканием (дневным и ночным), а не с недержанием кала, как следовало бы ожидать. Опыт не оставляет в этом отношении никакого сомнения. Заставляет задуматься также постоянная связь между недержанием мочи и огнем. Весьма возможно, что в этих реакциях и связях мы имеем дело с осадками культуры человечества, сохранившими для нас свои следы в мифах и фольклоре.
136
По времени он случился в возрасте двух с половиной лет – между предполагаемым наблюдением коитуса и соблазнением.
Когда он увидел, как девушка, занятая мытьем пола, стояла на коленях, с выдающимся задом, и спиной – в горизонтальном положении, он узнал в ней положение, которое мать занимала в сцене соития. Она стала его матерью, им овладело сексуальное возбуждение, вследствие того что в его воспоминании ожила та картина, и он поступил по отношению к девушке как отец, поступок которого он тогда мог понять как мочеиспускание. Мочеиспускание на пол у ребенка было, в сущности, попыткой к соблазнению, и девушка ответила угрозой кастрации, как будто бы она его поняла.
Навязчивость, исходящая из первичной сцены, перенеслась на эту сцену с Грушей и продолжала свое действие. Но условие любви потерпело изменение, указывающее на влияние второй сцены.
С положения женщины оно перенеслось на ее деятельность в таком положении. Это стало очевидным, например, в переживании с Матреной. Он гулял по деревне, принадлежащей более позднему имению, и на берегу пруда увидел крестьянскую девушку, стоявшую на коленях и занятую стиркой белья в пруду. Он моментально и с непреодолимой силой влюбился в прачку, хотя и не видел еще ее лица. Благодаря своему положению и работе она заняла для него место Груши. Мы понимаем теперь, почему стыд, связанный с Грушей, перешел теперь на Матрену.